Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— Любань! Давай-ка мы сегодня повеселимся со всеми! Хватит чучелами сидеть, надоело. И дед, вон, советует.

— Правда?! Давай! А то в самом деле — скучно. Только я вина пить не умею, не пробовала никогда...

— Ну, это мы к тебе отца Ипата приставим, он у нас ба-а-алыной специалист!

Оба смеются. Наконец-то они почувствовали себя свободно, уютно, в семье, в своей тарелке. Дома!

Кориатов гонец прискакал через 19 дней. Был он краток:

— Князь Кориат просит князя Дмитрия прибыть в Вильну через пять дней. С собой иметь советников и дружину не больше двадцати человек.

Передал и письмо, но там было почти то же самое.

У Любани, как только она увидела гонца, сделалось каменное, отсутствующее лицо и таким осталось до самого вечера, до самой ночи, пока они не остались вдвоем. А когда остались, она кинулась к нему на шею и по-детски, навзрыд и всхлипывая, разрыдалась.

За эти неполные три недели она ни с кем в Бобровке как следует не познакомилась, все с мужем, да с мужем. Разве что вот отец Ипат, да ведь он тоже с ним уедет! Отец Ипат знакомил ее с поместьем, водил, показывал, рассказывал, и на второй же день был поставлен в тупик наивным, но естественным вопросом:

— А где же княжеский терем? Монах растерялся:

— Видишь ли, княгиня... Мы считали... Мы думали... Что вам удобней в обжитом тереме будет... То есть вот это и будет княжий... — и он указал на мощный, основательный, но довольно неказистый с виду и старый (уже почти два десятка лет миновали его вражьи налеты и пожары) дом Бобра.

— А как же дед?

— А что, разве вместе нельзя? Места, чай, хватит!

— Да может, и хватит... Но это как-то... — и Люба замолчала. Но вечером тот же разговор завела с Дмитрием, чем удивила его крайне. И смутила.

— Да чего нам с дедом делиться?

— Ты пойми, голова, у него свое хозяйство налажено, экономки вон аж две, Варвара, Авдотья. Они меж собой-то не дерутся?

— Дерутся, а что?

— Как же мы ими командовать будем, если они... А хозяйство, скотники, птичники, повара?

— Так что, у нас это все отдельно, свое, что ли, заводить надо?

— Ну, не все сразу, но надо, конечно... Ведь у тебя семья теперь. А дети пойдут?! — Она округлила глаза и запнулась, испугавшись того, что сказала.

Дмитрий засмеялся и чмокнул ее в щеку:

— Ах ты! А я все думал, чего тебя отец деловухой-бедовухой зовет!

— Да ну тебя! — Она надувает губы, но продолжает: — Ты помни — ты князь! Тебе просто нельзя жить, уважать не будут. А надо, чтобы уважали. И побаивались!

— Да-а. Нелегкое это, оказывается, дело — быть князем, — усмехается Дмитрий.

— Смеешься? Думаешь — маленькая? А это не я, это мне очень даже старые люди говорили и очень даже умные.

— Кто же? Отец?

— И отец. И мама Шура. А главное — митрополит, отец Алексий.

— А это кто?

— О-о! Это очень большой человек! Богов наместник на земле.

— Во как!

— Да! А еще, ты помни, жена у тебя — дочь Великого князя Московского, такую нельзя в дедовом доме держать.

— Вот как ты заговорила. — Дмитрий обижается, а Люба сразу это видит:

— Митя! Ты не обижайся, ты пойми! Я-то с тобой и в лесную сторожку жить пойду! Но ведь люди кругом, у них обычаи, понятия обо всем... Молва пойдет... И до Вильны, и до самой Москвы. Думаешь — нет?

— Думаю — да. — Дмитрий чувствует ее правоту, отбрасывает обиды, улыбается. — Да, Любаня, ты права. Придется что-то делать.

И вот теперь, когда она всхлипывает у него на груди, Дмитрий неожиданно легко находит, как ее успокоить:

— Любаня! Ты чего плачешь! У тебя тут без меня хлопот по горло, еще и не успеешь к моему возвращению!

— Какие еще хлопоты?! — Любаня сразу забывает плакать, отстраняется и смотрит с вопросом, Слезы, как бусины, рассыпаны у нее по щекам. Дмитрий легонько смахивает их:

— Сама же говорила. Двор надо устраивать. Главную ключницу, помощниц ей, приказчика, дворовых, кто за что отвечает...

— Чего ж двор без дома?

— Ага! И дом надо! Я поговорю с дедом. А ты выбирать должна, какой терем строить, где, какие пристройки...

— Да разве я одна справлюсь?

— Ну зачем одна? Насчет дома ты с дедом, да вот еще монаха я тебе...

— Но ты ж его с собой забираешь!

— Ах да!.. Ну, ничего, он еще до отъезда тебе насоветовать успеет. А насчет двора ты давай с Юли советуйся, эта уж все, что ни спроси, знает.

— Ладно...

— Ну а твои-то мамки! Они ведь все ваше хозяйство, тамошнее, московское, прекрасно знают. Вот и устраивай по-вашему весь двор! И тебе привычней будет.

— А тебе?

— А мне какая разница! Лишь бы тебе удобно.

И все горести забыты! Любаня уже улыбается, а в глазах ее море забот. И Дмитрий вздохнул облегченно.

Орден подавлял. Величием, мощью, основательностью. Уж если крепость, то крепость, замок, так замок: с каменными стенами, башнями, рвом с водой и обязательным подъемным мостом через этот ров. Не то что у поляков (да и у самих-то литвин, что греха таить!), где замком называлась любая, даже самая захудалая усадьба, лишь бы забор до дозорная вышка. Где каждый голозадый пан величал себя «крулем», если имел три деревни по три двора, да этот «замок».

У Ордена — нет! Тут все называлось своим именем: деревня — деревней, город — городом, а просто укрепленную усадьбу никому и в голову не пришло бы назвать замком.

Сразу, с самого начала, с самых первых впечатлений Дмитрию запало: немцы знают себе цену. Оттого и попусту набивать ее, как поляки, не будут. Незачем!

Все вокруг дышало мощью, спокойной силой, уверенностью в том, что силе этой нет нигде противовеса.

И еще важное: монах ему в дороге подсказал, а он переварил и уяснил для себя: немцы не зарились на недоступное. И не только на недоступное, но даже и на сомнительное. Они брали то, что сомнений не вызывало, что не могло убежать или защититься. Наверняка! И уж то, что было взято — все! Это уж у рыцарей было не отнять!

Удачным для Дмитриева образования оказалось присутствие сразу двух учителей: чего не знал монах, подсказывал отец, а чего не мог рассказать отец, хотя он-то, кажется, все знал об Ордене, но вот из повседневной жизни, из быта... Тут добавлял монах.

Одно незаметное обстоятельство маячило все время где-то рядом, и по воздействию на настроение оборачивалось почти главным: ехали без всяких гарантий, что вернутся. Об этом предупредил Дмитрия отец, когда выезжали из Вильны. Дмитрий струхнул крепко. Это говорил Кориат, проживший в Ордене, если все сложить, годы, знавший Орден, как свою ладонь. И он не шутил!

Кориат хотел, конечно, предостеречь, но и испытать сына. В лучших дипломатических выражениях, коим позавидовал бы и век XX, он подсказал Дмитрию: можно не ехать и лучше — не ехать. Но именно потому, что Дмитрий все очень хорошо понял, он без колебаний решил ехать.