Владимир Бабкин - Меж двух Царей

ПЕТРОГРАД. ТАВРИЧЕСКИЙ ДВОРЕЦ. 6 марта (19 марта) 1917 года. Вечер.

Таврический дворец был буквально набит солдатами. Они были повсюду. Они прогуливались по залам дворца, они толпились в Таврическом саду, еще большее их количество собралось на площади перед главным входом. Да и по самой Шпалерной улице прохаживалось необычайное их количество.

Здесь были представители самых различных частей и даже родов войск. На площади перемешалась пехота и кавалерия, нижние чины и офицеры, славянские лица чередовались с кавказскими, и, казалось, не было ничего общего в этом вавилонском столпотворении. Но все же была у них всех какая-то общая черта, какой-то особый огонек во взглядах, которыми они осматривали окрестности. Во всяком случае, праздные зеваки подходить близко побаивались, а простые прохожие старались от греха свернуть на Таврическую улицу или быстренько шмыгнуть в Водопроводный переулок.

Зато, какое раздолье было для газетчиков! Репортеры почти всех столичных изданий сновали среди собравшихся военных, выискивая колоритные типажи и выспрашивая истории. То и дело сумерки разрывали вспышки магния, а киношники крутили ручки своих камер, старясь заснять хотя бы тех, кто толпился у хорошо освещенного главного входа. Впрочем, быстро спускавшиеся на город сумерки все же заставили их переместиться непосредственно в залы дворца, где освещение позволяло снимать происходящее.

Военные были явно польщены таким вниманием прессы и то тут, то там можно было увидеть солдата или офицера, который с гордым видом что-то рассказывал газетчикам, наслаждаясь минутами неожиданной славы. И, конечно же, быстро привлеченные Сувориным репортеры, фотографы и операторы делали все необходимое для того, чтобы РОСТА не только дал развернутый репортаж о происходящем, но сохранил происходящее для истории.

А событие было и впрямь историческим! Неслучайно тех многих счастливцев, кого делегировали на зал общим голосованием, провожали, будто в отпуск на родину, похлопывая по плечам и спине, говоря напутствия и о чем-то напоминая. Еще бы! Ведь счастливцы отправлялись не куда-нибудь, а на Высочайшую встречу Государя Императора с фронтовиками, на которую Его Императорское Величество пригласил (!) представителей всех частей, которые прибыли в эти дни в Петроград с фронта, а так же всех фронтовиков вне зависимости от чина, которые находились в это время в столице.

Однако, ввиду того, что в Петрограде не было помещения, которое могло бы вместить всех фронтовиков, было принято спешное решение о распределении количества мест в зале среди всех прибывших частей, оставив какое-то число мест для остальных фронтовиков, находящихся в городе. Вообще, в этой встрече все проходило спешно. Само повеление об организации встречи поступило внезапно и все дальнейшее для генерала Кутепова превратилось в круговерть из телеграмм, посыльных, телефонных переговоров и быстрых совещаний.

Но, наконец, все было закончено, делегаты в зал были выбраны и получили пропуска, а остальные желающие тоже потянулись к Таврическому дворцу, рассчитывая пусть и не попасть в зал, но хотя бы быть в числе тех, кто первым узнает итоги встречи, ведь всем уже было понятно, что встреча эта затевается не просто так, а значит, Государю есть что сказать своему воинству.

В самом зале делегатов собралось превеликое множество и выражение "было яблоку негде упасть" уже прекращало быть фигурой речи, а превращалось в свое буквальное воплощение. И хотя представители разных частей и старались стоять группами, но плотность в зале была такова, что группы эти неизбежно сливались в общую людскую массу. А приглушенный гул в зале ясно показывал, что люди в зале возбуждены выше всякого предела.

— Его Императорское Величество Государь Император Михаил Александрович!

По залу прокатилась волна шума когда Государь поднялся на трибуну, сооруженную между колоннами строго посередине длинного колонного зала. Сразу с нескольких сторон затянули в зале государственный гимн.

Я стоял на возвышении и смотрел в ощетинившийся штыками зал. Смотрел на стоявших вокруг меня солдат (а большей частью тут были как раз нижние чины), смотрел, как они пели "Боже царя храни!", смотрел в их лица и пытался понять их настрой. Нет, у меня были сводки от Глобачева, Батюшина, Кутепова и даже Суворина, но одно дело читать донесения, а другое — стоять вот так, в центре внимания огромного зала, когда на тебя устремлены взоры более шести тысяч людей. Более шести тысяч военных, вооруженных и привыкших это оружие применять без раздумий и колебаний. Я не знаю, какая была атмосфера во время легендарного заседания в Смольном при сообщении Ленина о захвате власти большевиками (надеюсь и не узнаю в этой реальности), но я чувствовал что сейчас и здесь происходит (или начинается?) своя революция. Революция, которую не знала моя реальность. Революция сверху, когда верхи могут, а низы хотят. Вот эти самые вооруженные низы, которые столпились вокруг меня.

Наконец отзвучали слова гимна, и в зале воцарилась напряженная тишина. Все смотрели на меня. Все ждали меня. Моего слова, моего обращения, моего обещания.

— Мои боевые товарищи. — не очень громко начал я, но благодаря прекрасной акустике Екатерининского зала мой голос доносился до каждого уголка. — С кем-то из вас нас свела вместе военная судьба, и нам довелось воевать плечом к плечу. С другими мы воевали рядом, против одного и того же врага. С третьими мне впервые посчастливилось встретиться в этом зале. Но все мы братья по оружию, боевые товарищи, которые труса не праздновали и защищали Отечество не щадя жизни своей.

Меня слушали внимательно. И тихо. Лишь стрекот кинокамер нарушал тишину огромного зала. Суворин старательно собирал материал для пропагандистской кампании. И именно он настоял на том, чтобы мне не снимали с головы мою героическую повязку с уже засохшими пятнами крови. Впрочем, простая черная черкеска с погонами генерал-лейтенанта так же прекрасно дополняла образ боевого отца-командира, пулям не кланявшегося и за спины подчиненных не прятавшегося. Впрочем, о моих (вот так уже привычно — моих, а не прадеда!) подвигах собравшиеся были наслышаны, тем более что всадники Дикой дивизии рассказывали о временах моего командирствования охотно и с гордостью, а очевидцев тех событий здесь довольно много присутствует. Да и то, что я явился пред ясны очи собравшихся в форме командира Дикой дивизии так же не прошло незамеченным.

— Нас всех объединяет общая судьба. Мы все — фронтовое братство! Братство тех, кто без страха смотрел в лицо смерти, тех, кто шел в атаку на вражеские пулеметы, тех, кто вытаскивал с поля боя раненных товарищей и командиров, тех, кто делил друг с другом последнюю краюху хлеба, разламывал последний сухарь, тех, кто укрывался одной шинелью, кто, сидя в залитых водой окопах или промерзших блиндажах мечтал о том, какая будет жизнь после войны и о том, как жить дальше.