Геннадий Вдовин - Заслужить лицо. Этюды о русской живописи XVIII века

Обрастая персональными вещами и выделяя собственную территорию, молодое русское Ego наделяет их новыми смыслами. К примеру, историки фарфора XVIII столетия, отмечая «приватность» такого порцелинового жанра, как ставший популярным во второй половине века «тет-а-тет», упорно не договаривают (до всех Фрейдов) его вполне сексуальную эмблематику. Прочтем хотя бы Новикова: «Престарелый Селадон хочет иметь у себя в услужении прекрасную молодую девушку: должность ее состоять будет в том, чтобы по утрам и вечерам подавала ему шоколад. Напротив того, обещает он ей ежегодное богатое содержание с тем, чтобы сия девушка весьма была исправна в своей должности, и с таким притом примечанием, чтобы она никогда и никому не давала из той чашки, из которой он будет сам пить; ибо сей дворянин в таком случае весьма завистлив и разборчив» (пит по: Новиков Н. И. Живописец. [Подряды] // Новиков Н. И. Смеющийся Демокрит. М., 1985. С. 148–149). Чтобы понять, как соединяются в таких случаях национальное и евразийское, присовокупим одно из многих и типичных свидетельств XVII–XIX вв.: «Дружка спрашивал на другой день молодого: „Что, лед пешал [т. е. лед пешней рубил. — Вд. ] или грязь топтал?“, — подавая стакан водки. Если молодая оказалась целомудренной, тогда стакан разбивался, если нет — ставился на стол» (Личный архив Я. Кузнецова по описанию Вологодской губ. // Кузнецов Я. О. Семейное и наследственное право в народных пословицах и поговорках. СПб., 1910. С. 47).

См. у П. А. Вяземского: «Однофамилец и приятель его [A. M. Пушкина. — Вд. ], Василий Львович (тоже особняк в своем роде), отличавшийся правильным и плавным стихом, не лишенным иногда изящности и художественности, смотрел с гордой жалостью на рифмокропание родственника своего и только пожимал плечами в классическом пренебрежении, но тот сокрушал его своим метким и беспощадным словом». Тот же автор в тех же «Старых записных книжках»: «Еще одна черта: несмотря на свое особничество, N. N. бывал в приятельских связях своих мало разборчив. Бывали приятелями ему нередко люди очень посредственные, дюжинные, даже, в некоторых отношениях, не безупречные, пожалуй, частью, и предосудительные. В этом отношении натура его была снослива. Одно натура его не могла вынести: соприкосновение с натурами низкопробными, низкопоклонными, низкодушными».

Цит. по: Вольтер. О душе. // Вольтер. Философские сочинения. М., 1989. С. 550.

См. употребление слова у Карамзина, Пушкина, Гоголя… Словарь Даля закрепляет это значение: «Личность — лицо, самостоятельное, отдельное существо» (Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 2. СПб.;М., 1881. Стб. 668–669). Почти то же самое происходило с понятием «характер». И потому прочтем у Достоевского без удивления: «Объявлялся характер и рекомендовал себя сам» (Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 тт. Т. 15. Л., 1976. С. 94). Ср. наблюдение такого тонкого современного слависта, как Игорь Клех: «Младший Щек незадолго перед войной сделался проповедником-спортсменом: ходил по перилам мостов <���…> Однажды на краю села он спилил верхушку ели так, чтобы на срез ствола поместились две его стопы, и оттуда, стоя, внушал нечто собравшимся жителям <���…> Для таких людей имелось здесь емкое слово с не вполне определенным значением — „характерник“…» (Клех, Игорь. Охота на фазана. Семь повестей и рассказ. М., 2002. С. 277).

См. о знаке «мака» в контексте рождества и успения: Софронова Л. А. Указ. соч. С. 311; Судник Т. М., Цивьян Т. В. Еще о растительном коде основного мифа: мак // Balcano-Balto-Slavika. M., 1979. «Характер рождественского ужина славян позволяет прямо сопоставить его с поминками» (Виноградова Л. Н. Зимняя календарная поэзия западных и восточных славян. М., 1982. С. 147). «Во время поминального обряда зерно полагалось разбрасывать по углам избы. Мак часто сыпали по пути с кладбища, а также на могиле. Мак — одно из наиболее мифологизированных растений и часто встречается как элемент обряда провожания покойника» (Там же).

Ломоносов М. В. Российская грамматика. СПб., 1757 (на титуле -1755). С. 12. Примечательно, что для эпохи возможно написание портрета «со слов»: «Один живописец за несколько времени разбогател, объявив, что способен написать портрет человека, не видя его; просил он только одного — чтобы заказчик портрета хорошенько все рассказал и описал лицо с такой точностью, чтобы живописцу нельзя было ошибиться. Получалось из этого, что портрет делал еще более чести тому, кто рассказывал, нежели живописцу; порой же заказчик принужден был говорить, будто портрет совершенно похож, ибо в ином случае художник выдвигал законнейшее из оправданий и объявлял, что коли портрет вышел непохож, то вина здесь того, кто не сумел описать ему облик человека» (Казанова Дж. История моей жизни. М., 1991. С. 167 и сл.) Почти столетие спустя Петр Вяземский все еще декларирует как новость: «Чтобы твердо выучиться людям, не подслушивать, а подмечать их надобно. Одни новички проговариваются, но и у самых мастеров сердце нередко пробивается на лице, или в выражениях» (Вяземский П. А. Записные книжки. 1813–1848. М. 1963. С. 279).

Осипов Н. П. Новый карманный словарь для щеголей и красавиц // Что-нибудь от безделья и на досуге, еженедельное издание, частию исторического, а частию морального, критического и публицистического содержания, взятого из лучших иностранных периодических писателей, но больше состоящего из самых новейших кратких российских сочинений. 1798. Вып. 4. С. 48.

Трезво взглянув, поймем, что переводится неизменно то из «них», чего не хватает у «нас». И наоборот. Эдгар По переведен на кириллицу прижизненно и стал предметом раздора («читал-не-читал») для специалистов по творчеству Н. В. Гоголя; Гоголь же вышел по-английски лишь в начале XX в.

«В 1762, 63 и 64 гг. он уже был столь искусен и знаменит, что один не мог справиться со всеми заказанными ему работами», — писал Я. Штелин.

Чудесная нравственная перемена в одночасье, понимаемая как возвращение к «истинному», «естественному» от «искаженного», «не-благо-при-обретенного», — устойчивый мотив мемуаристики и изящной словесности. Так, к примеру, И. В. Лопухин, «погрязший в вольномыслии» настолько, что перевел на русский язык «Систему природы», вернулся к истине: «Напечатать его [перевод. — Вд. ] было нельзя. Я расположился разсевать его в рукописях. Но только что дописал первую самым красивым письмом, как вдруг почувствовал я неописанное раскаяние — не мог заснуть ночью прежде, нежели сжег я и красивую мою тетрадку и черную». Еще раз обратим внимание на то, что все эти многочисленные «вдруг», «внезапно», «нежданно» в описаниях нравственных метаморфоз и жизненных происшествий не дают каких-либо объяснений причин трансформации.