Геннадий Вдовин - Заслужить лицо. Этюды о русской живописи XVIII века

Артиллеристы-фейерверкеры ценились чрезвычайно: карьера М. В. Данилова — тому свидетельство (см.: Записки артиллерии майора Михаила Васильевича Данилова, написанные им самим в 1771 году. М., 1842).

История явления этой удивительной философской категории чрезвычайно увлекательна. Традиционно полагают, что она введена в обиход Венсаном Вуатюром в его «Письмах» (Письмо от 24 января 1642 г.) Дальнейший генезис см.: Вдовин Г. В. Персона. Индивидуальность. Личность. Опыт самопознания в искусстве русского портрета XVIII века. М., 2005. Гл. 2.

Технико-технологическая экспертиза полотна подтверждает, что портрет, именуемый нами «Неизвестный в треуголке» начала 1770-х гг., написан поверх женского портрета рокотовской же кисти 1760-х, причем — и это самое загадочное — лицо не претерпело никаких изменений.

Заметим, что у Рокотова подобного рода эмблемы функционируют в более широком смысле, нежели у его предшественников: не просто как эмблема человеческого бытия (традиционная и аморфная), но и как эмблема духовного становления и нравственного развития. Ср., например, у одного из мудрецов эпохи, Гамалеи: «Мы должны из оного грешного, злого и лукавого человека вырождаться в духовного человека по образу Искупителя нашего, как цветок из навозной земли вырождается».

Простой и почти буквальный перевод строфы императора Августа — «Душка, бродяжка, летунья», — хорош и точен; но не попадает ни в размер, ни в метрику. Вариант — «Сердечко, бродяжка, летунья», — куда как ближе в ритме, но, увы, трансформирует семантическую иерархию. На нем и остановимся, не предлагая почти «баратынскую» версию — «Душа моя, бродка, и лётчица».

Иванова В. Ф. О первоначальном употреблении тире в русской печати // Современная русская пунктуация. М, 1979. С. 243.

Полезное увеселение. 1761. Январь. С. 23–24. Отметим, что журналом руководил М. Херасков; сотрудничали в нем Д. Фонвизин, И. Богданович, В. И. Майков, В. Г. Рубан, Е. В. Хераскова, Е. Сенковский, П. Фонвизин. Все почти — добрые знакомые Рокотова.

Ср., например, короткие черточки как неустоявшееся тире: «Ребятишки подведены будучи близко к моей коляске побежали назад. Извозчик схватя одного из них спрашивал, отчего они испугались. Мальчишка тресучись от страха говорил: да! чепо испужались — ты нас обманул — на этом барине красной кафтан — это никак наш барин — он нас засечет» (Живописец. 1772. С. 39). Или: «Ах, я погиб! моя жена изменяет мне — она меня больше не любит!» (Там же. С. 74). Этот знак берет на себя функции именно что многоточия: «Господин Издатель Трутня! Я влюблена в ваш журнал: он мне ужесть как мил! разумеете ли вы меня?… статься не может, чтоб вы не разумели, я об вас всегда лучше думаю <���…> Всево больше приятны мне ваши портреты — представить себе не можешь, сколько иныя похожи на людей мне знакомых; я их при них читала: как же они бесились!., и сколько я хохотала!..» (Трутень. 1770. С. 67). Процесс обретения значений будет столь долгим, что еще в 1830-е гг. можно потешаться над его промежуточными результатами: «Я удостоверился, что сентиментальный путешественник имеет право в дорожных записках своих ставить без числа знаки восклицательные!!! вопросительные??? черточки чувствительные — точки меланхолии… гипохондрии… мечтательности… таинственности…» (Литературные прибавления к «Русскому инвалиду» на 1833. СПб. С. 40).

Характернейшие синтаксические поиски русских переводчиков в двух знаменитейших местах «Страданий юного Вертера» (письмо от 10 мая и, конечно, финал) — поиски в метаниях между тире и троеточиями (см.: Гёте И.-В. Страдания юного Вертера / Изд. Подготовил Г. В. Стадников. СПб., 2002 [особо — «Дополнения» и «Приложения». С. 179–244]). Нетрудно догадаться, что смуту в умы вносил сам Гёте, заявивший: «Едва я загляну в ее черные глаза, как мне уже хорошо. И понимаешь, что мне досадно, — Альберт, по-видимому, не так счастлив, как он… надеялся, а я… был бы счастлив, если бы… Я не люблю многоточий, но тут иначе выразиться не могу и выражаюсь, по-моему, достаточно понятно» (Там же. С. 114).

В иконологии эпохи бесстрастное зеркало стремится стать подобием «зерцала правосудия», отражая истинное лицо всякого даже в том случае, если перед зеркалом не сам портретируемый, а его живописная или скульптурная «копия». Так, Державин советует жене: «А ты, любезная супруга! // Меж тем возьми сей истукан; // Спрячь для себя, родни и друга // Его в серпяный свой диван; // И с бюстом там своим, мне милым, // Пред зеркалом их в ряд поставь, // Во знак, что с сердцем справедливым // Не скрыт наш всем и виден нрав».

Впрочем, такой ли уж «палач»? Вспомним хотя бы Л. Н. Толстого и его «Анну Каренину» с максимами типа: «Он не мог раскаиваться в том, что он, тридцатичетырехлетний, красивый, влюбчивый человек, не был влюблен в жену, мать пяти живых и двух умерших детей, бывшую только годом моложе его».

Тарасов О. Ю. Сакральные мотивы в экспозиции икон // Оппозиция сакральное\светское в славянской культуре. М., 2004.

Бельман К. М. Песни Фредмана. Послания Фредмана. Л., 1982. С. 68. Вообще, встрече Маши с Екатериной II в Царскосельском парке есть множество прецедентов. И героиня романа Вальтера Скотта «Эдинбургская темница» (1818), известного Пушкину, просит у королевы Каролины за свою невинно осужденную сестру. И дочь австрийского капитана, лишившаяся отца на войне и живущая с матерью в нищете, толкует о своей беде незнакомому молодому офицеру — императору Иосифу II (Детское чтение для сердца и разума. М., 1786. Ч. 7. С. 110–111)…

Подробнейшим образом этот удивительный сюжет исследовал А. Ф. Крашенинников (Крашенинников А. Ф. Счет за деликатную работу, исполненную петербургским механиком [К предыстории повести Н. В. Гоголя «Нос»] // Лица. № 4. М.; СПб., 1994) Вкратце, по архивным документам, история выглядит так. Осип Иванович Шишорин (1758 — между 1811 и 1814 г.) — известный Петербургский инструментальный мастер, служивший в Академии художеств и в Адмиралтействе, представляет счет светлейшему князю Платону Александровичу Зубову (1767–1822).

«ЩЕТЪ

Его светлости и разныхъ орденовъ кавалеру Платону Александровичу Зубову.

По приказание Вашей светлости зделанъ мною находящемуся при свите персидскаго хана чиновнику искусственной носъ изъ серебра въ нутри вызолоченой съ пружиной биндажомъ, съ наружи подъ натуру крашеной 200 сер.

Но какъ одинь искусственной носъ, нося безъ переменно подверженъ всякому непредвидимсму случаю быть поврежденному, того для персидской ханъ просить зделать другой съ принадлежащими къ оному потребностями, какъ то штампъ, из котораго выколачивается нос, тафты, приправленной гумиями, и красочки, дабы онъ мог и будучи въ отечестве своем удобно во время надобности ихъ делать.