Геннадий Вдовин - Заслужить лицо. Этюды о русской живописи XVIII века

Другой нось 100 сер.

Два штампа медных для выколачивания носа 100 сер.

5 аршин тафты, приправленной гумиями 50 сер.

Итого 450 сер.

ИМПЕРАТОРСКОЙ академии Художествъ механикъ и титулярной советникъ Осип Шишорин».

Напомним, что в раздираемой кланами Персии к 1795 г. старший в роде Каджаров Ага-Мухаммед-хан взял верх над конкурентами. В детстве он был оскоплен и не имел прямых наследников. Своих младших братьев рассматривал как конкурентов. Один из них, Муртаза-Кули-хан, пытался бороться, но потерпел поражение и бежал в Россию, где был радушно принят П. А. Зубовым, мечтавшим, что после смерти Ага-Мухаммед-хана Россия поможет беглецу утвердиться на престоле и тогда, в союзе с Персией, одолеет Турцию. С этой дальней целью Муртазу-Кули-хана всячески обхаживали, ему неоднократно уделяла внимание сама Екатерина П.

Муртаза обратился к Зубову с необычной просьбой. Один из его приближенных тяжело пострадал от зверства Ага-Мухаммеда — ему отрезали нос. Вид безносого перса пугал и отвращал. Муртаза попросил сделать протез. Зубов вспомнил о Шишорине, с которым уже имел ранее дело.

А. Ф. Крашенинников, в лучших традициях основанной В. В. Виноградовым «носологии» (Виноградов В. В. Натуралистический гротеск: Сюжет и композиция повести Гоголя «Нос» // Виноградов В. В. Поэтика русской литературы. Избранные труды. М., 1976), отмечает три ключевых обстоятельства, позволяющих предполагать знакомство Гоголя с этой историей. Во-первых, как пишет Гоголь, «коллежских асессоров, которые получают это звание с помощью ученых аттестатов, никак нельзя сравнить с теми коллежскими асессорами, которые делались на Кавказе. Это два совершенно особенные рода <���…> Ковалёв был кавказский коллежский асессор». И если назван именно Кавказ, то не в связи ли с безносым персом, попавшим в Петербург через Кавказ? Во-вторых, в Газетной Экспедиции Ковалёв пытается дать объявление о сбежавшем носе, чиновник отказывает ему, но и утешает: «Говорят, что есть такие люди, которые могут приставить какой угодно нос». Механик же О. Шишорин печатал рекламные объявления в петербургских газетах. Наконец, в последней редакции «Носа» автор дописывает новый эпизод: «Потом пронесся слух, что не на Невском проспекте, а в Таврическом саду прогуливается нос майора Ковалёва, что будто он давно уже там, что когда еще проживал там Хосрев-Мирза, то очень удивлялся этой странной игре природы». То есть персидский принц Хосров-Мирза, троюродный правнук Муртазы-Кули-хана, посланный в Петербург для улаживания отношений после убийства 30 января 1829 г. в Тегеране русского посла А. С. Грибоедова, удивленно наблюдает прогулки носа.

Приметим, сколь сильное впечатление на иностранцев производило несметное количество орденов у русских вельмож. Уже цитированный нами прежде Ф. де Миранда не без язвительности писал: «Невероятно, сколько же людей при дворе, русских и иностранцев носят награды с лентой; мне кажется, что русские и поляки имеют больше лент и орденов, чем вся остальная Европа. У большинства по две или три награды, а у одного я видел тринадцать или четырнадцать, и вдобавок мало у кого нет какой-нибудь звезды или шпор с бриллиантами».

Шишков А. С. Рассуждение о старом и новом слоге. СПб., 1803. С. 199. Этот выпад был направлен не столько Н. М. Карамзину, сколько В. Л. Пушкину. Отметим и то, что словарь Даля никакого «трогательного» не указывает.

Скорее всего, именно назначение Г. Р. Державина Президентом Коммерц-коллегии, состоявшееся в 1794 г., и стало поводом к написанию портрета.

Заметим впрочем, что и сам Державин теряется при решении портретной задачи. Его цикл «На изображения» куда ближе его же «Надгробиям», поскольку, к примеру, строфа «на изображение» «Князю Кантемиру, сочинителю сатир» («Старинный слог его достоинств не умалит. // Порок не подходи! — Сей взор тебя ужалит») по сути своей — идеальная эпитафия. Лишь в конце жизни и творческой биографии Гавриила Романович постулирует явственную щель меж «лирой» и «трубой», снабжая портрет И. И. Дмитриева (и отчасти, стало быть, свой «портрет») таким рифмованным комментарием: «Поэзия, честь, ум // Его были душою; // Юстиция, блеск, шум // Двора — судьбы игрою».

Русский мастер не может и помыслить, например, такого рода автохарактеристику: «Написан [этот портрет. — Вд. ] шевалье Рослином в 1778 году. Одно из произведений, выполненных им в течение его жизни с наибольшим старанием, которое он полагает наименее слабым из всех, что сумел создать». Таким текстом сопровождает реверс портрет Марии-Кристины Австрийской (1778. Вена, Альбертина) Александр Рослин.

В эти же годы Державин в своем «Привратнике» виртуозно обыгрывает ту же тему приблизительно теми же приемами. Воспользовавшись анекдотическим происшествием — рядом с домом Гавриила Романовича жил священник И. С. Державин, и корреспонденция иной раз путалась, — он, начав за здравие («Но тот Державин — поп; не я: // На мне парик — на нем скуфья») и даже заканчивая, по привычке, за упокой, т. е. сызнова сказывая про «лиру» и «трубу» («Державу с митрой различай»), где-то посредине близко подходит к теме и приему Боровиковского: «А чтоб Державина со мною // Другого различал ты сам, — // Вот знак: тот млад, но с бородою, // Я стар, — юн духом по грехам. // Он в рясе длинной и широкой; // Мой фрак кургуз и полубокой. // Он в волосах, я гол главой; //Я подлинник — он список мой». Подробнее см.: Вдовин Г. В., Софронова Л. А. Мифологическое историческое время у Боровиковского и Гоголя. Заметки о темпоральности // Искусствознание’3/08.

См., например: Зеленин Д. К. Народный обычай греть покойников // Сборник Харьковского историко-филологического общества. Т. XVIII. Харьков, 1909; Чичеров В. И. Зимний период русского земледельческого календаря XVI–XIX вв. М., 1957. С. 51.

Не зря же Андрей Белый в своем романе «Москва» (заметим, именно «Москва») услышал в нарративе слова «рококо» не только изнеженную и галантную манерность, но и «устрашающий», «гибельный», «демонический», «тревожный» и прочий в том же роде «гул рока» через навязчивый мотив «пасторали над бездной», который любому спекулятивному сознанию так хочется увязать и с подспудным рокотом фатума в творчестве московского Рокотова, и с роковой этимологией его фамилии.

Щукинский рецепт будет использован русской романтической и постромантической культурой не единожды. И наша отсылка к лермонтовскому тексту вовсе неслучайна. Ведь пятистопный хорей этого стиха Лермонтова — такой же предвестник пастернаковского «Гамлета» («Гул затих…»), как портрет Павла I — предвосхищение будущих романтических портретов. Значимы здесь и общие интертекстовые отсылки как к Гамлету, так и к Христу.