Сью Роу - Частная жизнь импрессионистов

Вечера он проводил в кафе или в своей комнате в одиночестве, пока случайно не повстречался с местным художником, который сдавал в аренду свою студию. Моне тут же переехал в нее и попытался рисовать, но душа его была далека от живописи. Из Дьеппа он держал постоянную связь с Дюран-Рюэлем и был в курсе его планов.

– Если «известные персоны» будут участвовать в выставке, – заявил он ему, – я не желаю иметь с ней ничего общего.

Как всегда, главным яблоком раздора стал Рафаэлли. Гоген отказался от участия, объявив, что не позволит «Мсье Рафаэлли и K°» делать из него дурака. Кайботт и Писсарро заверили Моне, что Дега тоже решил не выставляться.

– Вообще-то едва ли этому следует радоваться, – ответил Моне.

Дюран-Рюэль начал обвинять Моне в том, что тот пытается сорвать мероприятие, а у Моне почему-то было ощущение (ложное), что группа выдавливает Кайботта из своих рядов.

Единственное, во что Моне, похоже, никак не мог поверить, так это в финансовый кризис Дюран-Рюэля, хотя об этом писали все газеты. Поэтому продолжал требовать от него денег, одновременно оговаривая свое обещание участвовать в выставке присутствием на ней картин Ренуара. Он всем говорил, что и пальцем не пошевелит, если не пригласят Ренуара (чьих последних работ он не видел).

Разочаровавшись в Дьеппе, Моне переехал в маленькую рыбацкую деревушку Пурвиль, где вода была бледно-сине-зеленой, над ней нависали низкие, поросшие травой утесы, а по реке, словно белые хлопья, проплывали маленькие парусники из местной флотилии. Ландшафт здесь был не намного привлекательнее, чем в Дьеппе, зато он нашел отель, где хозяин ресторана почтительно суетился вокруг него, а цена за постой была всего шесть франков в день. Вскоре Клод уже благополучно освоился там и каждый день ходил рисовать морские пейзажи и утесы.

Пока Моне наслаждался здоровым климатом и возможностью рисовать с комфортом, Алиса поняла, что ненавидит Пуасси. Постоянные неприятности утомляли и раздражали ее: дети беспрерывно простужались, ей не нравилось, что надо справляться с ними одной, и у нее не хватало сил должным образом заботиться о них. Моне писал ей каждый день: «…если бы ты знала, как тяжело мне сознавать, что ты так страдаешь…» В какой-то момент он сообщил, что хотел было немедленно вернуться в Пуасси, но именно сейчас самое важное для него – закончить некую работу. Пурвиль для этого самое подходяще место – трудно найти жилье, расположенное ближе к морю, которое он сейчас рисует, стоя на прибрежной гальке, жаль, что он не приехал сюда раньше, вместо того чтобы терять время в Дьеппе.

Поскольку Алиса продолжала наседать, Клод обратился за помощью к Дюран-Рюэлю. Воспользовавшись случаем, Дюран-Рюэль ясно обрисовал ему свое финансовое положение и попросил составить перечень работ, которые он может показать на выставке. Моне отправил ему список, но поставил условие: он будет участвовать только вместе с Кайботтом и Ренуаром. И добавил, что у Кайботта есть его картина, «очень изящная – красные хризантемы», которую тот мог бы одолжить для выставки, а также пообещал привезти из Пурвиля некую весьма интересную работу. В конце он напомнил Дюран-Рюэлю о его «обычных обязательствах» и запросил 1000 франков.

Несмотря на подобную демонстрацию солидарности, Кайботт решил, что не может больше оплачивать студию Моне на улице Вентимий, и в апреле Моне поехал в Париж, чтобы организовать вывоз всех своих полотен. 23 полотна он отослал Дюран-Рюэлю, который, невзирая на собственные трудности, купил их за 10 тысяч франков. После этого Моне прямиком направился обратно в Пурвиль рисовать новые морские пейзажи, которые, судя по всему, пользовались спросом. Он начал искать дом, где семья могла бы провести лето. А Алиса, пока он был в отъезде, вызвала Ошеде в Пуасси для обсуждения вопроса о его непомерных долгах. Но он к ней не явился.

Финансовый кризис Дюран-Рюэля потенциально грозил катастрофой всем, включая Сислея: поддержка, которую оказывал ему торговец согласно договору, возобновленному за два года до того, снова была приостановлена. До настоящего момента Дюран-Рюэль, прямо или косвенно, поддерживал бо́льшую часть группы, в том числе Дега, который упорно не желал иметь ничего общего с планируемой выставкой.

Собственные финансовые проблемы Дега были далеки от разрешения, и ему снова пришлось переезжать. Он покинул квартиру на улице Фрошо, где любовался из окна видом прекрасной акации, и перебрался в маленькую квартирку на улице Пигаль, 21, у подножия Монмартра. (Переезд с Пигаль на Монмартр означал существенное снижение арендной платы.) Сабина, его почтенная домохозяйка, переехала вместе с ним.

Дега устроил вечеринку по поводу новоселья, охарактеризовав на приглашениях свое новое пристанище как «самую красивую квартиру на третьем этаже во всей окрестности». По крайней мере он сумел сохранить монмартрскую студию на улице Фонтен-Сен-Жорж, 19-бис.

Что касается развлечений, то теперь Дега все больше полагался на состоятельных друзей, оставшихся у него со школьных времен. Несколько раз в неделю он принимал приглашения на обед от Анри Руара в Ла-Кё-ан-Бри, от Поля Вальпинсона в Мениль-Юбере, неподалеку от нормандского Аржантана, или от Людовика Алеви, которого часто навещал в Париже. У всех у них были жены, семьи, и они привыкли развлекаться с шиком.

Дега преодолел свою ненависть к деревне и посещал их в загородных виллах, но его визиты почти всегда были короткими, так как он не мог долго выдерживать деревенскую болтовню, пикировку и бильярд. Он всегда испытывал облегчение, возвращаясь к работе – по его словам, «единственному блаженству, которого стоит просить».

Хотя еще оставались покупатели, пришлось урезать расходы даже на тот сравнительно экономный образ жизни, который Дега теперь вел, и в 1882 году он продолжал полагаться на Дюран-Рюэля – тот теоретически владел исключительными правами на все, что выходило из-под кисти Дега.

В прежние годы Дюран-Рюэль, почти как банкир, регулярно выдавал им деньги авансом. Теперь, когда у него не было средств, чтобы одалживать наперед, Дега стал предлагать свои картины другим посредникам. Но даже такое ненадежное положение не могло заставить его присоединиться к выставке импрессионистов 1882 года. Все попытки уговорить его провалились. Отношение остальных художников к Рафаэлли вкупе с распрей, произошедшей в предыдущем году между ним и Кайботтом, стали последней каплей. Мэри Кассат преданно встала на сторону Дега.

На Писсарро в Понтуазе тоже отразились проблемы Дюран-Рюэля, хотя он, как и Ренуар, искренне сокрушался о торговце не меньше, чем о себе самом. Он горячо желал участвовать в выставке, особенно теперь, когда его стал так раздражать Гоген, чье решение дезертировать из группы Писсарро рассматривал как позерство и высокомерие. Постепенно стало ясно, что Гоген и Писсарро, когда-то казавшиеся весьма совместимыми, на самом деле обладают абсолютно разными темпераментами.