Борис Чирков - ...Азорские острова

После войны я увидел его в Донбассе — родном и любимом им краю. Борис Леонтьевич с удовольствием рассказывал о том, что ехал сюда в одном вагоне с донбасским парнем, который не был в родных краях лет шесть.

После Славянска, как только показались первые терриконы, спутник Горбатова заволновался. На первой же станции выскочил на перрон. Он с наслаждением вдыхал запахи серы, гари и пыли. Москвичи морщились от крепкого донбасского воздуха. А парень радовался дому!

Борис Леонтьевич так увлеченно говорил об этом человеке, что у него самого искрились глаза и подрагивали ноздри. Очень он походил на того парня, о котором рассказывал. Да и не самого ли себя описывал он тогда?! Мне думалось, что не в московской квартире, а именно здесь, в Донбассе, в Донецке, чувствовал он себя дома…

Там же несколько раз он звонил по телефону: «Приходи».

Вокруг маленького домика, в котором он жил, в тихом вечернем воздухе разносился пряный аромат какого-то варева. Каждого нового гостя Горбатов вел в темную ванную комнату.

— Стой тихо!..

В тишине слышалось какое-то царапанье, шуршанье.

— Что это? — спрашивал гость.

Тогда Борис Леонтьевич включал свет и хитро и довольно улыбался. Ванна чуть не до краев была полна живыми раками. Они шевелили усами, ползали, терлись друг о дружку жесткими, твердыми панцирями и шуршали.

Он сам их варил по какому-то секретному рецепту, и получались они удивительно аппетитными.

За длинным столом сидели его гости — шахтеры, писатели, инженеры, поэты, актеры, партийные работники. Ели душистых раков, читали стихи, рассказывали о механизации шахт, спорили о книгах, о фильмах, пели песни…

И сам радушный и довольный Борис Леонтьевич легко отзывался на любой поворот беседы.

Никогда, пожалуй, за все время нашего знакомства, не видел я его таким оживленным, в таком хорошем расположении духа, как в те дни, в Донбассе…

Рано ушел он из жизни, очень рано. Многого, многого можно было еще ждать от писателя и человека, которого звали Горбатов. Но не вынесло сердце той работы, которой загрузил он его. Очень уж щедро тратил он силы. И, верно, прожил бы еще годы и годы, если бы спокойнее, равнодушнее относился он ко всему, что случалось с ним самим, с теми, кого он знал, да и со всеми людьми его страны и всего мира. Мог бы… Да только не был бы он Борисом Горбатовым, тем, кого сердечно любили читатели его книг, все знавшие его, все те, кто обязан ему добротой, раскрытой в наших душах. И, верно, не заслужил бы он тех сердечных слов, что были сказаны ему, ушедшему, вдогонку. И не была бы нам так дорога память о хорошем, настоящем человеке, каким был Горбатов.

Однажды я болел и долго лежал в больнице. У больного дел немного — принял лекарства, перетерпел назначенные процедуры и читай, пока в глазах не зарябит, или раздумывай.

И уж чего-чего только не приходит в голову. Ночью как-то подумал о том, что вот уже третий месяц не слезаю с постели, а до болезни не только дома, а и в Москве-то так подолгу не задерживался. Довелось-таки мне за свою жизнь по белому свету помотаться и по родной земле и за границами ее. А начались мои разъезды с самых ранних лет моей юности.

«Это ведь только теперь, — раздумывал я, — страна стала жить подвижнее, беспокойнее, а в те времена редко кому, как мне, доводилось столько ездить. Люди все больше дома сидели…»

И припомнил я, как в мальчишеские свои годы встречал в нашем Нолинском уезде стариков, у которых поля за околицей, соседний лес, куда за дровами ездили да по грибы ходили, и еще ближнее село, где по праздникам в церкви молились, — это и был весь знаемый ими мир. Всего-то навсего растянулся он верст на двадцать, не больше. А о том, что там дальше располагалось, до них только слухи доходили, а если изредка заглядывали оттуда люди, то как с другого света заявлялись.

Глядя на этаких стариков и старух, решал я с ребячьей скоропалительностью, что уж таков русский характер, что домоседы и Обломовы мы по натуре…

И, вспоминая на больничной койке эти мои мальчишечьи рассуждения, я тут же припомнил, что, как только стал я повзрослее, понял, что ошибался. Наш народ и работы не боится, и к знаниям нас влечет не меньше, чем кого другого… Ведь не только прославленные русские путешественники и землепроходцы — Хабаров, Лаптев, Никитин, Седов, Миклухо-Маклай, Пржевальский, Арсеньев, а и весь наш народ опровергает эти несправедливые суждения.

Ведь именно в нашей стране на богомолье люди пешком ходили через все свое огромное государство. Это ведь не то чтобы в соседний монастырь заглянуть, а за многие сотни, за тысячи верст прошагать вдоль и поперек всей страны! Сколько их было, таких странников, на Руси. О них даже песни складывали, книги писали.

А к истории нашей обернешься, так с первых же ее страниц читаешь, как предки наши ходили «из варяг в греки», а казаки плавали в Турцию в долбленых челнах. Новгородцы по всему северу страны поставили свои поселения. Великую землю Сибири, от Урала до Тихого океана, заселили русские хлеборобы. Где-нибудь в Центральной России складывали они на телеги немудрящий свой скарб, сажали на них стариков и ребятишек и отправлялись на восток, за тридевять земель искать счастливую долю.

Да ведь не только свое счастье искали по свету русские люди, а и обороняли чужую судьбу. В восемнадцатом веке, укрощая воинственного прусского завоевателя, побывали наши солдаты в Берлине. В девятнадцатом, ниспровергая тирана и захватчика, дошли они до Парижа. Через полвека вызволили своих кровных братьев на Балканах от тяжкого турецкого ига. В двадцатом столетии, освобождая мир от фашизма, советские люди прошли по многим странам Европы.

История становления и жизни любого государства не может по большей части обойтись без конфликтов с соседями, но наш народ брался за оружие только лишь затем, чтобы оборонить себя или вступиться за правое дело.

Далеко, далеко от родной земли раскиданы могилы наших солдат, но на многих этих холмах и пригорках лежат венки и растут цветы, посаженные руками благодарных жителей окрестных селений.

Мне довелось довольно повидать их на свете.

В начале пятидесятых годов оказался я в Болгарии, в составе маленькой делегации, всего из четырех человек. Принимали нас повсюду приветливо и душевно, прямо по-братски. На встречах, которых было множество, всякий раз и наши хозяева и мы сами волновались до слез. Но вот когда намеченная программа была уже выполнена, наши друзья решили устроить нам и для отдыха, и для развлечения поездку по стране. Усадили в машину и повезли по всей Болгарии, по большому кругу, как по московскому Садовому кольцу.