Ольга Валькова - Жизнь и удивительные приключения астронома Субботиной

Очевидно, что объем проделанной работы был громадным. Очевидно также, что Субботина не могла не сделать каких-то выводов более общего характера. «Отмечу, что малая облачность, чрезвычайная сухость воздуха, малое количество осадков (минимум годового количества 32 мм, максимум 160 мм в разл[ичных] годах); высокая средне-суточная температура воздуха в тени — в июле сего года 30 °C — за месяц достигала 44 С° в тени днем, и 72° у поверхности почвы, нагретой Солнцем, — все заставляет думать, что наблюдения Ташауза могли бы быть подвергнуты дальнейшей обработке с помощью математического анализа, — писала она и продолжала: — Особенно интересна [неправильная] волнообразная кривая t° по декадам за 16 лет, показывающая интересные [пресечения] в длине и высоте синусоидальной волны t° в течение года, на к[ото]рую мало влияют облака, столь портящие такое небо в Средней России. Спокойствие атмосферы в глубоком тылу не нарушаемой бомбардированием, тоже дает возможность изучать воздух. А они здесь очень интересные, но спасибо изменчивости! Видимо, высоко проходит мощное воздушное течение с <���…> и № 0 румбов??» К сожалению, дальнейший текст — выводы и предположения — совершенно нечитаем. Но очевидно, что Субботина считала нужным (и надеялась получить в будущем возможность) продолжить эту работу. «Задача моя — обработать полученные мною выводы для Ташауза», — писала она, заканчивая цитировавшееся выше заявление [1603] Субботина Н. М. Заявление в президиум АН СССР. 16 августа 1944 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1812. Л. 13. .

Этому, однако, по-видимому, не суждено было исполниться. О дальнейшей судьбе работы Н. М. Субботиной, посвященной климату Ташауза, написала М. Н. Неуймина: «Даже находясь в эвакуации в 1941–1944 гг. в дальней Туркмении, Н. М. Субботина находит применение своим силам: обнаружив в исполкоме сваленные в кучу наблюдательные журналы метеорологической станции (почти все сотрудники которой ушли на фронт), она предложила председателю привести их в порядок и составить сводки. К ее большой радости эта ее работа пригодилась впоследствии для изучения микроклимата при постройке туркменского канала» [1604] Неуймина М. Н. Памяти Н. М. Субботиной // Астрономический календарь. Ежегодник. Переменная часть. 1964. М.: Гос. изд. физ. — мат. лит., 1963. Т. 67. С. 267. .

К сожалению, несмотря на несгибаемый дух, из-за безумно тяжелых условий повседневной жизни тело Н. М. Субботиной начало ее подводить, что не способствовало продолжению научной работы. «…меня сняли с пайка науч[ного] раб[отника] за отсутствием документов (все сгорело в Л[енингра]де). Работала я бесплатно на оборону для климатолечения, 10 м[еся]цев… Задумала продолжение, но уже 4 м[еся]ца больна тяжелой малярией с осложнениями (колит, сердце). А как жить на 200 р. пенсии при наших базарных ценах? — спрашивала она Тихова и продолжала: — Да, трудно вести свою научную работу на такой далекой окраине!.. Здесь теперь несколько заслуженных учителей получают рабочий паек и я с ними получала, но теперь требуют „степень“» [1605] Субботина Н. М. Письмо Г. А. Тихову. 7 октября 1943 г. // СПбФ АРАН. Ф. 971. Оп. 4. Д. 344. Л. 34 об. . Подобное требование чиновников искренне удивляло ее и приводило в недоумение, несмотря на десятилетия, уже прожитые при советской власти. «Была в Сормове много лет в должности астронома-наблюдателя Астр[ономической] обсерватории РОНО, и Главнаука меня субсидировала на н[аучную] работу и командировала в Пулково и Москву! Как-то о степенях за все 45 лет не было разговору. Как быть теперь и что написать для спокойствия наших здешних хозяйственников? — спрашивала она. — М[ожет] б[ыть] „О пространственно-временном континууме Вселенной“ или о долгопериодическом неравенстве в движении [кометы] Галлея? А работа о климате Ташауза очевидно слишком ясна? Очень хочу писать о [комете], но нет бумаги и сама я очень слаба. Но все-таки буду стараться». И замечала не без привычной для нее самоиронии: «Какие условия быта? Мы оборваны и босы как Ломоносов в юности (см. Некрасова)» [1606] Там же. .

Но «стараться» в условиях, в которых оказалась Нина Михайловна, было почти что выше человеческих сил. Ситуация стала настолько безвыходной, что никогда, никому и ни на что не жаловавшаяся Субботина начала рассказывать о ней в письмах друзьям. 29 ноября 1943 г. она писала Тихову: «Холодно, тесно, а сама только что вышла из больницы (малярийное истощение с осложнениями). А дома узнала, [что] брата переводят срочно в Краснодар, распоряжение его прежнего начальства. Меня сильно пугала перспектива зимней поездки (да еще через бурный зимний Каспий), а там житье в бараке, Ташауз в сравнении сразу показался раем… как евреям Египет в пустыне! Однако судьба смилостивилась: 2-ой телеграммой из Москвы переезд временно отменен, а мне и невестке вообще пропуска в Краснодар не дали», — заканчивала она рассказ о своей ситуации [1607] Субботина Н. М. Письмо Г. А. Тихову. 29 ноября 1943 г. // СПбФ АРАН. Ф. 971. Оп. 4. Д. 344. Л. 33. . Найдя адрес Морозовых впервые с начала войны, Нина Михайловна рассказывала им о своем житье несколько более подробно 21 января 1944 г.: «Я очутилась в далеком оазисе Кара-Кум. Летом t в тени до 41º C; у поверхности почвы, нагретой Солнцем до 42! Бывает и 80º C! А зимой t падает до –20–28º C, при житье в глинобитных хибарах с дверьми прямо наружу и почти без топлива (сухая трава и колючка). Воду доставать трудно: ближайшие колодцы солоноватые. Надо ходить с ведром в соседний квартал… Питание — с базара — дорогое. Огороды поливные, у нас ничего не растет, т[ак] к[ак] сплошной солончак, перерезанный арыками. В дождь грязь невылазная. Сижу без выхода 3 нед[ели]. Перенесла здесь сибирскую язву от шерсти для РККА и длительную малярию с истощением и др[угими] осложнениями… К удивлению — выжила и еще работаю! Написала за 2 ½ года — 3 работы…» [1608] Субботина Н. М. Письмо К. А. и Н. А. Морозовым. 21 января 1944 г. // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. Д. 1812. Л. 5 об. .

Единственной радостью стало то, что до Нины Михайловны и Олега Михайловича добрался племянник — старший из выживших сыновей их младшей сестры Ольги — и некоторое время жил с ними, пока его не мобилизовали на фронт. Нина Михайловна, конечно, тут же взяла его под свою опеку. «Жили мы в кухне, а в соседней к[омна]те Олег Мих[айлович] с женой, — писала она Морозовым. — Хозяйство вели отдельно. Стряпали на 2-х кирпичиках на дворе. Теперь меня питает Олег Мих[айлович], т[ак] к[ак] никуда выбираться мне невозможно: сижу как Вы в Шлиссельбурге!» [1609] Там же. Племянник оказался на полном иждивении Нины Михайловны. Физическое состояние подростка, пережившего блокадную ленинградскую зиму, не позволяло ему даже помогать тете в повседневных делах. Прожить вдвоем на пенсию в 200 рублей оказалось физически невозможно: Субботина и одна-то фактически голодала, тем более вдвоем. Они с племянником оказались на грани выживания. Нина Михайловна вновь начала посылать письма в НКСО РСФСР с просьбами о помощи. «Не откажите сообщить: какие теперь льготы в смысле питания получают в М[оск]ве персон[альные] пенсионеры? — спрашивала она. — В прежние годы мы были прикреплены к закрыт[ому] распред[елителю] НКВД. М[ожет] б[ыть] и теперь так? В этом случае, не сможете ли Вы написать в Ташаузский отдел НКВД о прикреплении меня на овощи и хлеб в их закрытый магазин? Это напротив нашей Ср[едней] школы № 1 — ул. П[ушкинской] 22, где я живу (Пушкинская ул., дом 23). А базар в Старом городе, в 3-х км. От нас мне на костылях не под силу туда ходить, особенно осенью и зимой, т. к. улицы не мощеные и после дождей очень грязные. Я получила пенсию за 13-ый м[е]-сяц по В[ашему] извещению и купила себе калоши и одеяло. Ко мне приехал из Л[енингра]да мой племянник 18 л[ет], единственно уцелевший из семьи в 7 чел[овек], учится у нас в школе. Ехал 4 ½ месяца, болел сыпняком. Летом и я лежала в б[ольни]це по поводу истощения и… [1610] Далее неразборчиво. » [1611] Субботина Н. М. Заявление в Народный комиссариат социального обеспечения. Январь 1943 г. // ГАРФ. Ф. 249. Оп. 3. Д. 321. Л. 3 об. .