Сергей Шойгу - Про вчера [litres]

Их отлавливали и отправляли группами по городам и весям на перевоспитание. В частности, трудиться на стройках социализма.

Лето 1980 года. Вокзал, город Ачинск. Мы встречали вагоны со жрицами любви. Уже наготове автобусы, в которые мы их погрузим. Повсюду яркие плакаты и транспаранты с лозунгами на все случаи нашей тогдашней жизни. Гранитная табличка на стене притягивает взгляд: «2 (15) февраля 1900 года Владимир Ильич Ленин, возвращаясь из сибирской ссылки, выехал со станции Ачинск в город Уфу».

Суетятся кадровики и сотрудники спецкомендатуры: где жить новым труженицам ударной стройки? Нарисовались на вокзальной площади и представители комитета комсомола. Посчитали, что без них такие дела, как и любые другие, в стране не делаются.

О прибытии этого поезда не объявили. Подошёл состав, медленно проехал мимо пассажирской платформы чуть дальше, к грузовому терминалу. Скрипнули тормоза, грохнули сцепки, состав замер.

Конвой с автоматами распределился по грузовой платформе и по открытым вагонам, похожим на почтовые. Зазвучали окрики: «Первый пошёл, второй пошёл, третий…»

На платформу высыпали потрёпанные, взлохмаченные девицы в модных турецких дублёнках и невиданных тогда вязаных пальто. По команде конвоиров они садились на корточки, держа руки за головами. Когда вышли последние, перрон напоминал загон перед курятником. «Не разговаривать!» – орали на них конвоиры, но кудахтанье девиц не смолкало.

Начальник конвоя вручил нам чемодан с личными делами проституток. Вагоны с грохотом закрылись. Из динамиков доносились команды дежурного по вокзалу: «Перегнать!», «Отцепить!» – эхом отражались от зданий.

Поезд отошёл. Проститутки в тех же позах ждали, что будет дальше. Мы присмотрелись к ним. Измятые, серые лица. Представьте женщин, которые больше трёх месяцев были в пути по этапам.

Им предстоял исправительный труд. И давался он им непросто. Первые рабочие дни новоявленных штукатуров-маляров ознаменовались неприятными эксцессами и массовым саботажем.

– Девушки, когда закончите? – спрашивал у них мастер.

В ответ летело:

– А мы с тобой, начальник, ещё не начинали…

Молодые мастера и прорабы с трудом пытались установить дисциплину. Постепенно они осваивались и понимали, что Олимпиада – это не только радость спортивных побед, не только «быстрее, выше, сильнее», но и то, что за кадром. То, что не для всех. А нерадивые работницы знали: с такими статьями, как у них, – тунеядство или нарушение паспортного режима – хуже уже не будет. Их, условно осуждённых, в зону не отправят. И они вели себя расслабленно-вызывающе.

У начальства же были свои планы. Через пару недель на объекте появились, как говорят в армии, старослужащие. Из зоны прибыли матёрые бригадирши. Их, отсидевших уже не раз, пригнали с простой задачей – организовать трудовой процесс любыми методами. Их было видно издалека. Коренастые, все крашенные перекисью, волосы аж хрустят, помада яркая, зубы редкие, длинные фуфайки, похожие на полупальто, и обязательно серо-коричневые шали. Они не работали, их задача была – заставить работать «олимпийцев». Методы были суровые.

– Руки покажи! – приказывала бригадирша какой-нибудь своей подопечной.

Дальше из кармана бригадирши появлялись кусачки. Ими обкусывался маникюр, чтобы не мешал работать. Затем бригадирша удалялась со словами:

– Через час приду, не будет сделано – обстригу по первую фалангу.

Так сдвинулось с мёртвой точки дело, ускоренное новыми, «передовыми» методами. Бригадирши могли и порезать слегка своих подопечных. Или, например, девица-труженица решила палец зелёнкой помазать и «случайно» вылила весь пузырёк себе на лицо. По-разному тружениц мотивировали заботливые бригадирши.

И дело пошло: росли квадратные метры штукатурки, побелки и покраски.

Однако вскоре работа вновь начала скатываться в тунеядство. Приобретённые на воле навыки взяточничества забывались трудно. А потому предложения бригадиршам посыпались со всех сторон:

– Я не прихожу на работу, но ты отмечаешь меня в табеле и получаешь сто рублей в месяц за своё молчание.

Сто рублей по тем временам целая зарплата. И бригадирши поддались. Леность и ложь захватили стройку. Вместе с этим жрицы любви погрузили в разврат и стройку, и город.

Наконец Олимпиада кончилась, отзвучала песня «До свиданья, мой ласковый Миша», из центральных советских городов разъехались спортсмены и гости. В Ачинск начали прибывать новые этапы с новыми людьми, отправленными на трудовые работы, но этот – «олимпийский» – навсегда вошёл в историю строительства Ачинского нефтеперерабатывающего завода. Хотя табличку, как о ссылке Ленина, в их честь на вокзале не установят.

Через много лет после тех событий я разговорился с одним солидным в прошлом комсомольским работником. Позже он стал активным участником приватизации и заслуженным деятелем залоговых аукционов. В 80-е годы состоял в ГК ВЛКСМ, жил и работал в Москве, открывал к Олимпиаде линию по разливу «Кока-колы», призывал нас из столицы строить быстрее, подводил итоги нашей работы, докладывал на пленумах и съездах о наших трудовых победах. И рассматривал наши кандидатуры на предмет награждения, достойны ли.

Но что самое интересное, он с удовольствием вспоминал, как в 1979–1980 годах в Москве он с оперативными комсомольскими отрядами занимался сбором и отправкой в регионы «олимпийского этапа». То есть мы из Сибири и всей страны поставляли на олимпийские объекты лучшее: рабочих, технику, материалы (например, ангарская сосна шла на велотреки и игровые площадки), а из Белокаменной к нам взамен ссылались на праведные и не очень труды все те, кто мешал празднику. Такой вот обмен. Неравноценный. Но ведь справились как-то.

Ночная смена. Строительство большого водозаборного сооружения на реке Чулым. Нужно построить то, что будет снабжать водой целый завод. Огромный объём воды, огромный котлован, и всё это – в русле реки.

Периодически просачивается вода, замерзает на дне котлована, нужно колоть этот лёд, убирать. Потом подавать бетон для фундамента под насосы, для самого дна этого сооружения. Когда всё это будет сделано, можно разобрать дамбу – и посреди реки будет водозабор.

На самом верху, над всей этой стройкой возвышался башенный кран. Подавал в котлован бадьи с бетоном, забирал лёд, который накололи несколько бригад отбойными молотками и простыми ломами. Краном тогда управляли «руками» – сигнальными жестами, криком и командами по рации.

В одну из ночных смен заступила бригада молодого замечательного парня. Очень эмоционального, очень образованного. Кстати, отсидевшего одним из первых за занятия карате и вышедшего по УДО. Он, когда приезжал на работу, тратил пятнадцать-двадцать минут на различные упражнения и растяжки. Для нас это было диковинно, как и само карате. Тогда ещё не было видеомагнитофонов, Брюса Ли и многого другого, фантастического и полуфантастического.