Марина Жуковски - Эта необычная Польша. Захватывающая история о переезде в Восточную Европу и различиях менталитетов

Но практически сразу же после переезда, когда мой благоверный безвылазно стал пропадать в самолетах и аэропортах, появляясь дома всего лишь пару раз в неделю, мне не оставалось ничего другого, как взять себя в руки и, поборов застенчивость и страх ляпнуть что-то не так, начать-таки говорить на польском.

На курсы я ходила только два раза в неделю, зато мое окружение во главе с польской свекровью активно помогало мне постичь глубины далеко не простого языка и преодолеть языковой барьер.

Моя свекровь нисколечки не пыталась говорить медленнее и понятнее, слова и фразы из нее сыпались как из рога изобилия, и мне приходилось затаив дыхание вслушиваться в каждое произнесенное слово, чтобы хотя бы отдаленно понять, что именно пани Барбара хочет до меня донести. Ее супруг, пан Вальдемар, был менее красноречив и время от времени во время разговора интересовался, поняла ли я смысл сказанного. Обычно я даже не успевала произнести по-польски tak (да), как пани Барбара спешила сообщить, что я все поняла.

Пан Станислав не отличался особой болтливостью, не в пример бывшей супруге, поэтому разговоры с ним не приносили такого стресса, так как я заранее знала, что спрашивать он будет только о состоянии наших дел, традиционно скажет пару слов о погоде и собаке, а на прощание спросит, когда вернется его сын из очередного полета.

В магазинах и государственных учреждениях было немного труднее: приходилось вслушиваться в каждое слово, а потом напряженно и сосредоточенно подбирать правильные слова, пытаясь уложить их в предложения.

Все же не могу не отметить, что страх сделать ошибку и быть непонятой длился не дольше месяца. По истечении этого времени я так привыкла слышать вокруг меня польскую речь и выражать все эмоции и желания на польском, что мне стало казаться, что так было всегда, ну или почти всегда. Еще через месяц я могла беспрепятственно разговаривать на любую тему и стала намного лучше понимать поляков.

Когда я с головой окунулась в польский язык, а сказанное в мой адрес уже перестало звучать набором шипящих непонятных слов, я все чаще стала обращать внимание на то, что говорит пани Барбара и как она это говорит.

Моя свекровь, хоть и приняла меня в семью с распростертыми объятиями, на деле оказалась далеко не так проста, как мне могло показаться в начале нашего знакомства.

После двух месяцев, проведенных бок о бок с моей польской мамой, я пришла к ужасающему открытию — пани Бащя настоящий командир в юбке и любит, когда все и вся следуют ее ценным указаниям. О ее любви руководить и контролировать я догадывалась и раньше, но в силу моего языкового бессилия не могла в полной мере оценить масштаб этой любви. Она просто обожала давать советы и рекомендации, и если первое время я смутно представляла, о чем идет речь, то после того, как уровень моего польского языка сдвинулся с нулевой отметки, меня неожиданно озарило, что моя новая мама каждое утро начинает с обязательной порции настоятельных рекомендаций на тему, чем мне сегодня заняться.

Каждый день примерно в семь утра в нашей квартире раздавался телефонный звонок.

— Маринка? Ты што, śpisz? [27] Спишь (пер. с польск .).

Обычно я что-то невнятно бубнила про то, что я вроде как встаю, хотя, конечно, в это время чаще всего досматривала последний сон.

— Вставай. Пасматри пагода какая! Idż na rower! [28] Покатайся на велосипеде.

Минут через двадцать звонок раздавался снова, и пани Барбара, убедившись, что я уже не сплю, продолжала список рекомендованных для меня занятий. Настойчиво предлагалось проехаться на велосипеде, пойти на прогулку в парк, в лес, пройтись, проехаться, сходить в кино, сходить в музей и т. д. Если я выбирала отличную активность от той, которую мне заботливо предлагала свекровь, советница без устали настаивала на том, чтобы я сделала хоть что-то из предложенного ею списка. Почему? Да просто потому, что командир пани Барбара всегда права и лучше знает, чем мне заняться, и вообще приказы главнокомандующего, как известно, не обсуждаются.

То же самое касалось и еды. Моя свекровь каждое утро заботливо оставляла под балконными дверьми что-то съедобное: овощи, фрукты, салат, суп, хлеб, бутерброд, орешки и т. д. Первое время этот жест мне казался безумно милым и трогательным, но через какое-то время таковым казаться перестал, потому как пани Бащя ревностно следила за тем, чтобы все оставленное под дверью было съедено если не немедленно, то хотя бы вечером того же дня.

Поскольку квартира, в которой мы жили, принадлежала ей, то запасные ключи у нее, конечно же, имелись, и стоило мне выйти за порог, как через пару минут на этом пороге появлялась пани Бащя собственной персоной, дабы проверить, все ли в порядке.

К списку «все ли в порядке» также относилась проверка, съела ли я утренний бутерброд или овощи, доставленные ею под балконную дверь. Если, не дай бог, оказывалось, что что-то осталось недоеденным или, того хуже, нетронутым, то к моему возвращению меня ждал разговор со свекровью с настоятельной рекомендацией отправить в живот то, что она принесла утром.

Все мои действия подвергались строгой проверке и при необходимости критике. При малейшем нарушении негласного устава я получала выговор и несколько советов, как надо себя вести, что есть и т. д. Особенную бдительность командир пани Барбара уделяла всему, что было связано с ее сыном.

Первое время, когда ее сын, а по совместительству и мой муж, возвращался из рейса, мне не разрешалось готовить. Пани Бащя, заранее узнав день возвращения пана капитана, спешила доставить готовый обед со словами:

— Эта его любимое danie [29] Блюдо. .

С этими словами, всучив мне кастрюлю, она выдавала инструкции, как подогреть и подать на стол.

Мои попытки приготовить что-то другое обычно пресекались со словами:

— Атдахни. Я сама. Я знаю, что он лубит.

Рубашки мужу я наглаживала под пристальным взглядом пани свекрови. Она присаживалась рядом, пытаясь говорить на отдаленные темы, но глаз не спускала с утюга и конечно же не забывала между делом напоминать, где надо прогладить лучше и как удобнее рубашку уложить на гладильной доске.

Перед глажкой все рубашки проходили обязательный отбор на чистоту. Если где-то оставалось пятнышко размером с миллиметр или, по мнению свекрови, воротничок был недостаточно чист, рубашка немедленно конфисковывалась со словами:

— Я сама пастираю.

Проверялось также и санитарное состояние нашей квартиры, а точнее, квартиры нашей польской мамы. Я добросовестно убиралась раз в неделю, намывала полы, протирала пыль и надраивала сантехнику в туалете. Поскольку квартира была небольшая, а точнее, крохотная, и бо́льшую часть времени я находилась в ней одна, то уборка не занимала много времени. Свекровь, каждый раз услышав в трубке телефона историю о том, что я убралась или как раз таки убираюсь, повторяла: