Виктор Чувилкин - Девушки в шинелях

Аня умолкла. Некоторое время держалась напряженная тишина. А потом кто-то крикнул: «Ура!», и этот клич подхватили все девушки.

Далеко за холмами осталась последняя русская деревенька, через которую маршем прошли девушки со своим батальоном. Латвийская земля встретила новыми тяжелыми боями. Леса, болота, непроходимые топи встали на пути гвардейцев. Но откатывались гитлеровцы под героическим натиском Красной Армии к Балтийскому морю. Нигде не было покоя немецким оккупантам. Меткие снайперские пули девушек разили врагов, помогая батальону продвигаться вперед.

Одиннадцать недель с боями и перестрелками шагали девушки-снайперы по пятам отступавших оккупантов. И вот в начале октября 1944 года 21-я гвардейская Невельская дивизия заняла оборонительные рубежи западнее латвийского города Добеле.

Батальон майора Рыбина закрепился на окраине заброшенного хуторка, в двух-трех километрах от города. Впереди был враг, прижатый к морю. Он метался, как в западне, злобно огрызаясь. Не раз пытались гитлеровцы пробить брешь в нашей обороне, но гвардейцы отбивали все контратаки.

У девушек начались обыкновенные фронтовые будни: выходы на «охоту» чередовались с отдыхом. Они даже не замечали, что небо над их землянкой все чаще и чаще заволакивало серой хмарью. Зачастили мелкие, въедливые дожди. Листья ивняка, росшего кое-где по краям траншеи, окрасились пятнышками ржавчины и поблекли. Осень все настойчивее стучалась в дверь. Вечерами в землянке становилось зябко.

…Набросив шинель на плечи, Обуховская сидела около печурки, штопала перчатку. Аня лежала на топчане, отдыхала. Полина и другие подруги ушли на «охоту». Стягивая нитками протертую дыру в вязке, она тихонько напевала: «Зачем тебя я, милый мой, узнала…» Вдруг ее напев оборвал скрип двери, в лицо пахнуло свежим ветром. Она подняла голову.

В землянку вошла Шура, которую зачем-то вызывал замполит Булавин. Ворот у телогрейки, как всегда, распахнут. Из-под отворота виден красный шарф, присланный Шуре матерью. Шура очень дорожила подарком и, насколько помнила Нина, никогда не расставалась с ним. Этот шарф был для нее самым дорогим талисманом, который связывал ее с любимой Украиной.

Расстегнув телогрейку, Шура вытащила из кармана сверток газет. Из них она выбрала одну, а другие положила на стол.

— Наши войска на Ленинградском фронте город Пярну освободили, вышли к Рижскому заливу, — засветились улыбкою ее глаза. — А на второй странице о нас кое-что, — и загадочно посмотрела в сторону Ани.

— О ком там? — Аня вскочила с места. — Дай глянуть!

— Ох, и вихревая же ты, Анка! О тебе написано. О тебе, непоседа! Бери на память.

— Ой, правда! Я и Полина! — впилась глазами Аня в газетный снимок.

— «Снайперская пара — девушки-«воробушки» на огневой позиции», — вслух прочитала подошедшая к ней Нина.

— Не «воробушки», а воины!

— Вижу, вижу, Аннушка, — и обняла ее за плечи. — Молодцы вы, рязаночки, мои дорогие подружки! О вас, поди, теперь вся наша Третья ударная узнала.

— Факт! Это же армейская газета, ее все бойцы читают.

— Смотри, Аня, а ниже пишут: «Споем, товарищ. Песня «Огонек». Словно для тебя специально постарались, наверное, угадали, что любишь песни…

В этот день Шура Шляхова написала матери:

«Мамочка, ты пишешь, чтобы я помогла вам отыскать Василия. Меня не меньше, чем вас, это беспокоит. Но это не так просто. Вы должны понять, что у нас ведь не было ни одной его полевой почты. Я даже не могу себе представить, на какой фронт он уехал. Но постараюсь обязательно разыскать.

Милые мои, я вас очень и очень прошу не расстраиваться. Ведь вы же прекрасно знаете, что не одни ваши дети на фронте, а таких очень много. Война. А война без потерь не бывает. И победа без боя не достается. Если не погибнут ваши кровные, так погибнут такие же, как и ваши…

Пишите! Жду! Латвия, 4 октября 1944 г. 15. 00».

А ранним утром, когда над землянкой еще курился сырой холодный туман, Шура уходила на очередную «охоту». Аня попыталась поухаживать за ней, застегнуть порот, из-за которого яркой полоской виднелся шарф.

— Не надо, Аннушка, так легче дышится, — легонько отстранила ее она.

— Смотри, Шурочка, штука приметная.

— Не волнуйся, милый Чижик, — и Шура сняла с гвоздя свою именную снайперскую винтовку — подарок ЦК ВЛКСМ — с прикладом, испещренным отметинами, их было шестьдесят девять: так она вела счет мести фашистам.

Вместе с ней шла на боевое задание Рая Благова, недавно переведенная из другого подразделения.

— Ни пуха ни пера! — напутствовала их Нина.

— Удач вам, девочки, и счастливого возвращения! — сказала Полина.

— Возвращайтесь с удачей, ждем! Я вам чаю горячего приготовлю! — крикнула вслед Аня.

— Спасибо, девочки! Спасибо, родненькие! Вернемся, ждите! — обернулась на ходу Шура и, улыбаясь синью глаз, помахала рукой.

Не предполагали девушки, что в последний раз видят свою любимую боевую подругу…

Весть о ее гибели принесла Рая Благова. Поздним вечером она в промокшей телогрейке вошла в землянку и потерянно остановилась у входа.

— Что произошло? А где Щура?! — спросила Аня.

— Нет больше Шуры, — и Рая заплакала.

Девушки не сразу поверили случившемуся.

— Не может этого быть! — воскликнула Аня. — Я же вам чай вскипятила, — и стала трясти Раю за рукав. — Ну, скажи, что все это ты просто выдумала! Ну, скажи… скажи, не молчи!

Но Рая, опустив горестно голову, молчала.

Аня упала на топчан. Ее плечи затряслись от рыданий. Нина и Полина стояли на месте, будто окаменев. Слезы текли по их щекам и падали на холодный пол землянки…

Хоронили Шуру в Добеле, на городском кладбище. В почетном карауле стояла вся снайперская рота девушек. Они слушали полковника Лисицына, каждое слово которого ранило печалью. С неба накрапывал дождь, и казалось, сама природа скорбит вместе с ними об отважном командире и снайпере Шуре Шляховой.

Отзвенел прощальным залпом боевой гвардейский салют. В последний раз глянули девушки на солдатский памятник, на фотографию, с которой на них смотрела улыбающаяся Шурочка.

Растянувшись цепочкой, девушки брели назад по раскисшей тропинке. Когда добрались до землянки, Нина втиснулась между Полиной и Сашей Виноградовой к печурке, протянув к ней иззябшие руки. Молчали. Каждая углубилась в свои мысли.

Люба Макарова сидела за столом и что-то торопливо записывала в свой походный блокнот. Аня лежала на топчане, уткнувшись лицом в ладони.

— А что с Аней? — проговорила Клава Маринкина. — Распласталась, как неживая.