Виктор Чувилкин - Девушки в шинелях

— Надо взглянуть, — подошла к подруге Нина и присела около, положив руку на ее плечо. — Аня, что с тобой? Ну, перестань! Не плачь! Шуру теперь все равно не вернешь!

Аня подняла заплаканное лицо:

— Сколько вместе перетерпели, ужасов повидали, а тут, в обороне, проклятая фашистская пуля не обошла стороной.

— Мы отомстим за нее фрицам сполна.

— Я им, гадам, покажу! — сжала кулаки Аня.

— Ты им и так спуску не даешь, — вступила в разговор Клава. — Всегда у них под самым носом «охотишься».

— А теперь еще ближе подберусь!

…На пятые сутки с другого участка фронта прибыла их сокурсница Нина Лобковская, которую назначили командиром снайперской роты.

В ноябре над позициями закружили метели. Первые морозы застеклили наполненные мутной водой воронки. Жгучий северный ветер выстудил землянки, и ночами над передовой курились редкие струйки дымков.

Глубоко под землею притаились гитлеровцы и методически грызли, крошили нейтральную полосу и паши укрепления из всех видов оружия. Потянулись однообразные недели оборонительных боев.

Девушки, ходившие на «охоту», редко кого выслеживали, по гитлеровцев держали в страхе. Вечерами они возвращались в свою землянку и первым делом отогревались у солдатской печурки. Зачастую от холода не спасали ни шинели, ни телогрейки. Однако топить печку было рискованно: струйку дыма могли заметить фашисты.

Однажды, это было в начале января 1945 года, Нина проснулась от гулявшего по землянке свежего ветерка. Она поднялась с топчана, сделала несколько резких движений, чтобы согреться.

— Что, Нинок, замерзла? — спросила Аня, которая сидела на скамеечке, закутавшись в шинель.

Холодновато что-то. Печка не топится?

— На улице светлынь, так что про печку забудь до вечера.

— И сколько мы здесь торчать будем, караулить фрицев, как думаешь, Аня?

— А шут его знает.

— «Комсомолка» уже давно пишет о боях в Польше, Румынии, Венгрии, а мы все тут сидим.

— Обидно, если туда не попадем, — вздохнула Аня, но вдруг встрепенулась: — А может, нас вместе с 3-й ударной куда-нибудь на прорыв перебросят? Мы ведь снайпера бывалые, стреляные воробьи…

Снаружи послышался скрип шагов. В дверь постучали.

— Разрешите?

— Девочки, замполит! Подъем! Ой, какой у нас кавардак! — заметалась по землянке Аня.

Все вмиг попрыгали с нар, оправляя на ходу гимнастерки.

Стук повторился, и примороженная дверь, скрипнув, приотворилась.

— Заходите! Заходите, товарищ гвардии майор. Мы здесь прибираемся, — оправдывалась за всех Нина.

— Доброе утро, девчата! Ну, как поживаете?

— Мерзнем потихонечку, товарищ гвардии майор.

— Гвардии не к лицу мерзнуть, надо по-суворовски переносить холод.

— А мы и так по-суворовски. Когда холод подожмет, зарядкой занимаемся, — улыбнулась Аня.

— Молодцы! А теперь приступим к делу, — сразу посерьезнел Булавин. — Ближе к ночи, девчата, чтоб все были наготове, в полной боевой выкладке. Я пришлю вам проводника.

— Товарищ гвардии майор, на другой фронт?

— Не знаю, — ответил он. — Был приказ только насчет вас. Отзываетесь в запасной армейский полк.

— А вы?!

Серые глаза замполита погрустнели.

— Мы остаемся. Так что счастливого вам пути, девчата! Не поминайте нас лихом! — и Булавин торопливо вышел.

Нина перебирала свои вещи, а в голове теснились беспорядочные мысли. И первое, что тревожило, был Степан. Придется ли дальше воевать вместе или новая фронтовая дорога, может быть, навсегда разлучит их? И от этих мыслей сердце сжимала тоска. Единственное, что успокаивало, — это его письма, которые она бережно хранила в вещмешке. В них он заверял, что разыщет ее хоть за тридевять земель. Приложив к груди эти дорогие письма, она загадала: «Если кто окликнет, со Степаном будем вместе на всю жизнь».

— О чем замечталась, Нинок? Все свои пожитки упаковала?

— Почти, Аннушка! Еще немножечко — и полный походный порядок, — радостно отозвалась Нина: «Окликнули!»

— Закругляйся — и к столу, посидим перед дорогой…

Когда ночная мгла запеленала позиции батальона, девушки покинули свое холодное фронтовое жилище.

Нина шла за Аней. Сапоги гулко стучали по заледенелому дну траншеи. А когда выбрались на открытое место, небо со стороны немцев осветилось ракетами, и в морозном воздухе рассыпался треск пулемета.

Девушки упали в снег. Падая, Нина ударилась об Анин сапог. В голове тупо заныло. Вжавшись в снег, она лежала будто задеревенелая.

— По-пластунски айда, — толкнула ее в плечо Аня.

Над ними тинькали пули. Подруги ползли под их пересвист. «Скорее бы мертвая зона!» — торопила Нина время.

Несколькими минутами позже девушки шагали по проторенной дороге все дальше от передовой, навстречу ноной боевой судьбе…

Эшелон тяжело грохотал мимо полусонных разъездов и полустанков. Густой дым метался над теплушками и платформами с зачехленными орудиями. В одной из теплушек ехали девушки-снайперы. Их с 207-й стрелковой дивизией 3-й ударной армии перебрасывали на 1-й Белорусский фронт. Но девушки этого пока не знали.

Нина примостилась у горевшей печурки. Ей не спалось. Неожиданная перемена в боевой судьбе волновала неопределенностью. Она протянула в темноту руку, где лежала подруга, и вполголоса окликнула:

— Аня, спишь?

— Нет. Всякая всячина в башку лезет. Зима наша, рязанская, припомнилась и братья, с которыми на санках с крепостного вала каталась. Бывало, летишь вниз, аж дух захватывает! А в половодье ты посмотрела бы… Ока разливается, как море.

— А я ни разу большого половодья не видела.

— После войны, Нинок, ко мне в Рязань приезжай, посмотришь.

— Доживем — приеду обязательно.

— Почему бы не дожить? Не кручинься. Назло всем смертям доживем! — и Аня обняла Нину за плечи…

Ночь сменяется днем, а эшелон все мчит и мчит девушек ближе к границам Польши. Остались позади разбомбленные и обгорелые здания вокзалов Двинска, Полоцка, Молодечно, Волковыска… Но вот лязгнули вагоны, состав замедлил бег и вскоре остановился. Аня приоткрыла дверь и почти напротив увидела на здании вывеску с непонятными буквами.