Татьяна Рыбакова - Счастливая ты, Таня!

Тем временем в Москву прилетает международный секретарь ПЕН-клуба Александр Блок с женой Надеждой. Блок хочет поближе познакомиться с Рыбаковым, посмотреть, «как встает на ноги» первая в Советском Союзе независимая организация писателей.

— Где будем их принимать? — спрашивает Стабников.

— У нас дома. Привезешь их к нам, а я позову к обеду Евтушенко.

За столом семь человек, включая нашего шестилетнего Тему. Ест ножом и вилкой, в разговор не вмешивается, на обращенные к нему вопросы отвечает с достоинством, что всех веселит. Впечатление такое, что знаем друг друга много лет.

Рыбаков рассказывает, как ходили со Стабниковым к Гавриилу Попову выбивать помещение. Прогрессивный человек, хочет помочь, но дело сложное, нужно чуть ли не решение Политбюро: что это еще за «независимая организация»? К тому же на дом, который им подобрали в переулке на Неглинной, нацелилась прокуратура. «Вели бои, — улыбается Рыбаков, переглядываясь со Стабниковым, — причем неравные. Но победили».

Десять дней спустя получили письмо от Надежды Блок Они с мужем с удовольствием вспоминают свой визит в Переделкино. Еще раз благодарят за подаренные Рыбаковым книги на русском языке: «Тяжелый песок», «Дети Арбата» и первая часть «Страха», напечатанная в «Дружбе народов». Там же и привет «замечательному» Теме.

Во время путча в августе 1991 года русский советский ПЕН-центр совместно с Международным ПЕН-клубом сразу же выступил против захвата власти путчистами.

И еще одна запись в дневнике, связанная с приездом в Москву госпожи Сук-Хи-Чан, президента ПЕН-центра Южной Кореи.

Стабников звонит: «Анатолий Наумович, вы должны дать ей обед». — «Таня простужена, Переделкино отпадает. Может, поведем ее в Дом литераторов?» — «Там полно народу, шумно. Пойдемте лучше в „Арагви“».

Перезванивает: «В „Арагви“ договорился». У Стабникова там работает знакомый, у которого были в семье репрессированные, он сказал: «Для Рыбакова все сделаем».

Дальше цитирую Толин рассказ: «Мы пришли к трем, ресторан — пустой. Думаю: „Молодец Володя, хорошее время выбрал, у них, наверное, обеденный перерыв“. Усаживают нас. Стол ломится от яств. Икра черная, икра красная, севрюга, лососина, сациви, лобио, шашлыки, „Хванчкара“. Пообедали, выпили кофе. Прошу у официанта счет. Он наклоняется ко мне: „Анатолий Наумович, не обижайте нас. Мы специально закрыли ресторан, чтобы вам никто не мешал. Этот обед — дань нашего уважения к вашей позиции. Только одна просьба — подпишите каждому нашему сотруднику „Детей Арбата“. Книги мы купили“».

И потянулись к столу повара в колпаках, официанты, судомойки, секретарь директора принесла две книги — для себя и для него, швейцар подбежал. Володя объясняет госпоже Сук-Хи-Чан ситуацию: денег не взяли, попросили подписать книги. У той глаза стали круглыми, никогда такого не видела. Написала потом об этом обеде в сеульской газете: «Вот каким почтением пользуется в России президент ПЕН-центра».

По истечении положенного по уставу двухлетнего срока Рыбаков передал бразды правления вновь избранному президенту Андрею Битову, а сам остался почетным председателем.

Черная тоска гложет меня. Срываюсь на Толе:

— Ну, почему ты вбил гвоздь не там, где я просила?! Мы же специально отметили это место карандашом!

— Танюша, — говорит он примирительно, — повесим, посмотрим, я переделаю, если будет надо.

Речь идет об Ирином портрете, что написал в конце 70-х их сосед по дому, художник, работающий в кино. Хочу просыпаться и смотреть на свою дочь.

Дело вот в чем: весной 1991 года Саша был приглашен на работу в США. В конце июля Ира улетела с мальчишками к нему в Америку. Надо как-то привыкать жить без их ежедневных звонков, без их еженедельных приездов в Переделкино. Неожиданно быстро перевернулся привычный уклад. Подобная ситуация у многих наших знакомых: разлетаются дети.

Вижу на улице бородатых, примерно того же возраста, что и Саша, сердце екает каждый раз. Бородатых много, иногда мне кажется, что потому и скучаю по нему больше, чем по остальным.

У Дани и Темы в новых условиях, конечно же, отлетит из памяти наша дача. Родители заставят написать нам письмо. Через две недели повторят свою просьбу, те отмахнутся: «Сколько можно! Мы же только что им писали». Такую печальную картину рисую себе.

Однако увиделись мы намного раньше, чем я предполагала.

Осенью 1990 года журнал «Дружба народов» закончил печатать роман «Страх» и несколько издательств сразу выпустило его отдельным изданием. В Москве по делам фонда Сороса появилась Нина Буис, взяла у нас книгу для перевода, попросив Рыбакова написать короткую аннотацию к роману. Нина приехала в Переделкино, скинула пальто, попила чай с бутербродами, а я села печатать Толин текст:

«Роман „Страх“ — это продолжение романа „Дети Арбата“, который кончается убийством Кирова. В обстановке массового террора, последовавшего за этим убийством, и происходит действие „Страха“.

В новом романе читатель встретится как с героями, знакомыми ему по „Детям Арбата“, так и с новыми и, надеюсь, получит представление о том, как жили советские люди в то страшное время. Ученые утверждают, что способность человека к физическому выживанию поразительна, порой безгранична. Этого нельзя сказать о выживании моральном: приспособляемость в нравственно деформированном обществе деформирует личность. Это тема романа. И все же деформация — процесс обратимый. И это тоже тема романа».

— Тебя устраивает то, что я написал? Нина читает.

— Абсолютно.

— Сколько времени тебе потребуется на перевод? — спрашивает, провожая ее до машины.

— Думаю, около полугода.

И действительно, уложилась в этот срок. На февраль 1992 года была назначена презентация «Страха» в Нью-Йорке. После презентации через издательство «Литл, Браун» нас нашли сотрудники Колумбийского университета: просят Рыбакова выступить у них с двумя лекциями, а также прочитать одну лекцию в институте Гарримана.

— С удовольствием, — сказал Толя, — но и вы мне помогите. Мне хотелось бы подобрать кое-какой материал в вашей библиотеке.

— Это не составит никакого труда, — таков был ответ, — нам только нужна ваша фотография.

Через неделю Толе вручили удостоверение Колумбийского университета и предложили снять на это время квартиру в Батлер Холле — в доме для ученых, приезжающих работать в университет.

Через день в одиннадцать часов приходит к Толе аспирант Дэвид, который вызвался помочь ему с языком. Дэвид изучает русский, надеется по окончании аспирантуры попасть на работу в американское посольство в Москве.

— Чашечку кофе? — предлагаю по русской привычке. Дэвид благодарит, но отказывается: если только стакан холодной воды. Кофе не пьет, не курит, спиртного не употребляет, ходит в церковь, почитает родителей — словом, сверхположительный молодой человек. Мы перекидываемся парой фраз, и они с Толей отправляются в библиотеку Колумбийского университета. Как было написано в газете «Новое русское слово»: «…богатейшая библиотека и привязала его [Рыбакова] к Нью-Йорку на два года».