Татьяна Рыбакова - Счастливая ты, Таня!

Нину интересует другое: действительно ли Толя преподавал танцы или это просто сюжетный ход? Она переводила «Страх», знает, что главный герой, Саша Панкратов, в какой-то степени повторяет судьбу Рыбакова.

— Да, — подтверждаю, — действительно преподавал. У него даже есть справка из Уфы, показывал мне. Учителю танцев не надо было заполнять анкету, не надо было писать, что за спиной 58-я статья. Ты же понимаешь…

Нина в курсе Толиного замысла. Звонит: «Вышла книга Алана Буллока „Гитлер и Сталин. Параллельные жизни“. Возможно, вам, Толя, будет интересно ее просмотреть».

В Гилго-Бич вместо аспиранта Дэвида включилась в работу Ира. В отличие от Дэвида начинает она утро с чашки кофе, за ужином пьет с нами красное вино, сообщая Толе, что единственное, чему я ее научила, это смотреть в глаза тому, с кем чокаешься. «Я и не сомневался, — берет ее сторону Рыбаков, — ничему более полезному мама, конечно же, тебя научить не могла». Мальчишки делают стойку, готовые броситься меня защищать. Но, видя, что я смеюсь, успокаиваются.

Ира знает английский: окончила спецшколу, за год жизни в Америке восстановила то, что забылось. Но переводить книгу Буллока с листа ей трудно. Готовится заранее. А я в это время на своем переносном компьютере набираю написанную Толей новую главу.

Все. Ира готова. Садимся на диван. Слушаем ее. Ничего для себя полезного из книги Буллока мы почерпнуть не смогли. Кое-какие подробности из детства и юности Гитлера были интересны. Толя их для себя записал, но в ход они не пошли.

Там, в Гилго-Бич, Рыбаков отказался от первоначальной идеи писать о Второй мировой и решил сосредоточиться только на Отечественной войне, которую прошел от первого до последнего дня, начав ее рядовым и закончив майором. Эпиграфом для второй части романа он взял строчки Бориса Слуцкого: «И мрамор лейтенантов — фанерный монумент».

— Обидно, — пожаловался, — столько времени потратил зря.

У меня было отпечатано шесть вариантов «Праха и пепла». Шестой, решили, будет окончательным. Эту рукопись и положил Рыбаков на стол своему постоянному редактору в «Дружбе народов» — Татьяне Аркадьевне Смолянской. «Прах и пепел», завершающий «Арбатскую» трилогию, выпустило отдельной книгой и издательство «Терра». Ее презентация в Москве состоялась в Доме литераторов в начале 1995 года, в Нью-Йорке — в 1996 году.

Предваряя презентацию, вышел в Америке еженедельный журнал «Паблишер уикли» со списком книг, рекомендуемых библиотекам, книжным магазинам и просто читающей публике. На странице, где говорилось о «Прахе и пепле», Нина Буис была названа лучшей переводчицей с русского на английский, что мы и отметили, отправившись вместе в ресторан «Русский самовар».

В Москве на аэродроме нас встречает шофер Коля. — Где мы едем? — спрашивает его Рыбаков.

— Анатолий Наумович, вы что, не узнали? Это же Ленинградский проспект.

— Ленинградский проспект я узнал. Но что это за город: почему все рекламы на английском языке, мы что теперь, переходим на английский?

— Да мы уж привыкли, Анатолий Наумович. Не обращаем внимания. Это реклама для богатых, нас она не касается.

Осенью 1994 года прибыла в Москву с официальным визитом королева Великобритании Елизавета II. Неожиданный звонок в дверь: нарочный из Кремля привез для Рыбакова приглашение на обед в Кремль в честь английской королевы и ее супруга. Явиться следует во фраке или смокинге, дамам — в вечерних платьях. Но где взять фрак? Жизнь сильно изменилась, вдруг теперь фраками здесь торгуют на каждом углу!?

— Новое дело, — говорит Толя, — буду я фрак покупать! Куда это, интересно, буду я ходить во фраке?! — Звонит по контактному телефону, чтобы сообщить, что придет в темном костюме. На другом конце провода отвечают с раздражением: «На приглашении ясно написано: форма одежды официальная». — «Тогда обойдетесь без меня». Тон у чиновника меняется. Спрашивает, кто говорит. Рыбаков называет себя. Пауза. «Простите, Анатолий Наумович! Приходите, в чем вы хотите».

Среди приглашенных были члены правительства с женами, военная верхушка, Галина Волчек — режиссер «Современника», Марк Захаров — режиссер Ленкома, пианист Петров, несколько знаменитых актрис. Тогдашний министр культуры Евгений Сидоров поставил Рыбакова между собой и своей женой Верой, чтобы представлять его гостям. «Да, да, очень знаменитый, — повторил за Сидоровым Ельцин, останавливаясь с королевской четой перед Толей. — Всенародный…»

Прием длился не долго, и Сидоровы, захватив с собой Галю Волчек, привезли Толю домой. И, как у нас водится, все сразу на кухню.

— Ставь водку, — приказал мой муж, иногда при посторонних он любил изображать строгого хозяина.

— А то вас плохим вином поили в Кремле…

— Мечи все, что есть в холодильнике!

— И еда для вас была в Кремле неподходящая…

Весело пилось, хохотали, слушая Галю Волчек. Уж она-то знала, какой переполох вызвало у приглашенных требование прийти на прием во фраках, весь реквизит расхватали в театрах. На размеры не смотрели, лишь бы успеть ухватить! Кому-то брюки велики в талии — застегивают на булавку, кому-то малы — жена срочно пришивает резинку с пуговицей. Другому длинны рукава, третьему — коротки. Только Рыбаков был в обычном костюме и потому этих проблем не знал.

Гости сидят у нас до полуночи.

— Как хорошо дома, — говорю. И начинаю мыть посуду. Люблю Москву, московские посиделки на кухне.

Весть о том, что Рыбаков вернулся из Нью-Йорка, быстро разлетается по городу. Начинаются звонки корреспондентов. И в нашем доме появляется Виктория Шохина из «Независимой газеты». У Шохиной были самые лучшие, на мой взгляд, интервью и заметки о Рыбакове. Даже некролог на его смерть, названный ею без трагизма «Человек нормы», был в то же время самым пронзительным.

Открываю дверь. Молодая крупная женщина с короткой стрижкой смотрит на меня с улыбкой.

— Как Ира на вас похожа, Татьяна Марковна, я приходила к ней в «Октябрь», когда она там работала.

— Так она все-таки моя дочь, — улыбаюсь ей в ответ.

То, что в интервью неминуемо будет поднята тема расстрела Белого дома, Рыбаков не сомневался. В 94-м году, когда мы прилетели в Москву, те события были еще слишком свежи в памяти, чтобы обойти их стороной. Сорок два писателя подписали одобрение действий правительства. Подписи Рыбакова там не было.

— Почему?

— Я вам отвечу, — сказал Рыбаков, — но давайте сначала поговорим о другом. Мне многое не нравится из того, что сейчас происходит.

— Хорошо, — согласилась Шохина. Она знает, что мы жили в Америке два года и что Рыбаков там писал «Прах и пепел».

Свой вопрос Шохина формулирует так: «Как вы относитесь к переоценке всех ценностей, в том числе и Великой Отечественной войны? Булат Окуджава, например, беседуя на страницах „Известий“ с поэтом Николаем Панченко, сказал: „Я тоже был фашист, но только красный“».