Денис Ахапкин - Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

С отсылки к этому стихотворению начинается первый текст Бродского, опубликованный на Западе — письмо в редакцию газеты «Нью-Йорк таймс»:

Уважаемый господин Издатель, оглянувшись на стены родного Содома, жена Лота, как известно, превратилась в соляной столб. Поэтому среди чувств, которые я испытываю, берясь сейчас за перо, присутствует некоторый страх, усугубляющийся еще и полной неизвестностью, которая открывается при взгляде вперед. Можно даже предположить, что не столько тоска по дому, сколько страх перед неведомым будущим заставили вышеупомянутую жену сделать то, что ей было заповедано [331] Бродский И. А. Сочинения Иосифа Бродского. Т. 7. C. 71. .

Тема обретения поэтического голоса становится одной из центральных в творчестве Бродского в середине 1970-х годов. Ирена Грудзинская-Гросс пишет: «На одной из последних встреч с читателями Бродский вспоминал, что в начале пребывания в эмиграции им овладела паника: в первые же дни в Вене он тщетно пытался подобрать рифму к какому-то слову. Для него это было настоящее потрясение: ведь ему всегда удавалось найти нужную рифму к любому русскому слову. Казалось, случилось непоправимое — он начал забывать русский. Но на следующий день рифма была найдена» [332] Грудзинская-Гросс И. Милош и Бродский: Магнитное поле. М.: НЛО, 2013. C. 14–15. .

Невозможность найти рифму — кошмар для поэта, особенно для Бродского, уделяющего рифме такое внимание. Позднее в беседе с Соломоном Волковым он вспоминал слова Ахматовой: «Иосиф, мы с вами знаем все рифмы русского языка» [333] Волков C. М. Диалоги с Иосифом Бродским. C. 256. (а до этого практически в той же формулировке в разговоре с Михаилом Мейлахом) [334] Мейлах М. Б., Топоров В. Н. Ахматова и Данте. C. 830. .

Знание «всех рифм» — важная и повторяющаяся характеристика ахматовского представления о настоящих поэтах. Так, Ахматова восхищалась работой, которую проделал Михаил Лозинский, переводя «Валенсианскую вдову» Лопе де Вега. Она вспоминает, как на премьере в театре Акимова шепнула ему: «Боже мой, М<���ихаил> Л<���еонидович>, — ни одной банальной рифмы. Это так странно слышать со сцены». — «Кажется — да», — ответил этот чудодей [335] Ахматова А. А. Собрание сочинений. Т. 5. C. 63–64. . И дописывает на листке дневника: «И невозможно отделаться от ощущения, что в русском языке больше рифм, чем [думала] казалось, раньше. (Поэтам присуще „чувство рифмы“, т. е. знание всех рифм».) [336] Там же. C. 67. Лозинский перевел и «Божественную комедию» — ниже она будет цитироваться именно в его переводе.

«Декабрь во Флоренции» с его сложнейшей схемой тройной рифмовки и составными рифмами безусловно подтверждает это «чувство рифмы». Стихотворение стало одним из самых известных текстов Бродского. О нем много писали исследователи творчества поэта [337] См.: Крепс М. О поэзии Иосифа Бродского. Ann Arbor (Mich.): Ardis, 1984. С; Bethea D. Joseph Brodsky. C. 48–73; Ishov Z. «Joseph Brodsky’s ‘December in Florence’: re-interpreting exile in the company of Dante» // Australian Slavonic and East European Studies Journal, 2017. № 1–2. C. 121–163. . В их работах были выявлены важные подтексты и достаточно полно описаны особенности стихосложения в «Декабре во Флоренции», но не менее важно то, как Бродский выстраивает изощренную и многоуровневую систему пересекающихся точек зрения или «взглядов», позволяющую ему в рамках жанра стихотворного путешествия не просто создать городскую зарисовку, а свести воедино судьбы нескольких поэтов — Данте, Мандельштама, Ахматовой — и его собственную. Он совмещает пейзажи Флоренции и Ленинграда/Петербурга и соединяет несколько исторических эпох для того, чтобы дать ответ на жизненно важный вопрос: что происходит с поэтом в изгнании.

Покинув родной город и страну, Бродский буквально создает свой собственный поэтический и биографический миф об изгнании. При этом он опирается на биографии и поэзию других изгнанников (Овидий, Данте, Пушкин, Мандельштам), использует разветвленную сеть подтекстов, игру с категориями определенности/неопределенности и совмещение нескольких исторических и пространственных планов — словом, все то, что составляет сложную картину интерференции поэтических влияний, о которых он говорил позднее в Нобелевской лекции.

Сопоставлять Флоренцию и Петербург Бродский стал еще до того, как увидел Италию своими глазами. Томас Венцлова вспоминает последнюю встречу с Бродским в Советском Союзе, когда они, чтобы оторваться от возможного «хвоста», вскочили в отплывающий пароходик у Летнего сада. «Мы плыли мимо лучшей ленинградской набережной. „Вот этого я нигде не увижу. В Европе города рациональны; а этот построен на реке, через которую, в общем, невозможно мост перекинуть“. Я: „И все-таки есть похожая набережная“. И.: „Во Флоренции, я угадал?“ Он действительно угадал, что я имел в виду» [338] Венцлова Т. О последних трех месяцах Бродского в Советском Союзе // Иосиф Бродский и Литва. СПб.: Издательство журнала «Звезда», 2015. C. 348. .

Этот интерес к Флоренции тесно связан с интересом к Данте — как к его произведениям, так и к судьбе. А имя автора «Божественной комедии», как мы помним из предыдущей главы, не менее тесно связано для Бродского с именем Ахматовой, в чьем исполнении он впервые услышал Данте по-итальянски. «Декабрь во Флоренции» становится своего рода продолжением ахматовской двойчатки («Лотова жена» и «Данте»), хотя и существенно бо́льшим по объему, но так же четко выверенным. Бродский ищет ответ на вопрос: как относиться к потерянной родине и какую реакцию выбрать. Дантовское «взгляни и проходи» или «отдавшую жизнь за единственный взгляд» Лотову жену?

Сам Бродский прокомментировал стихотворение так: «Стихотворение — дантовское в определенном смысле. То есть употребляются, так сказать, тотальные терцины. И рифмы — довольно замечательные. Я помню, когда написал, был в полном восторге от себя, от своих рифм.

Не помню, в связи с чем я оказался во Флоренции. Было, действительно, холодно, сыро. Я там ходил, на что-то смотрел. Когда пишешь стихи о каком-нибудь месте, пишешь так, как будто там живешь — не знаю, ставил ли я такую задачу сознательно. Но в таком случае, если стихотворение написано, даже уехав из этого места, ты в нем продолжаешь жить. Ты это место не то что одомашниваешь, а становишься им. Мне всегда хотелось писать таким образом, будто я не изумленный путешественник, а путешественник, который волочит свои ноги сквозь.

Это отвечает тому, что происходит на деле. Сначала ты бежишь в галерею Уфицци, туда-сюда, смотришь на их мэрию — на Синьорию, входишь в Casa di Dante, но главное, что происходит — ты тащишь свои кости вдоль Арно. И даже на автобус не очень-то можешь сесть, потому что не уверен, куда он тебя отвезет. И как-то такси брать неохота, потому что не такие уж большие концы. Вообще, не знаешь, что произойдет дальше, и тебе холодно» [339] Бродский И. А. Пересеченная местность: Путешествия с комментариями. М.: Независимая газета, 1995. C. 174–175. .