Денис Ахапкин - Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Еще одно предположение о причинах отсутствия Иосифа в стихотворении высказывает Барбара Лённквист: «Мне представляется, что Иосиф все же присутствует в образном мире поэтического Сретения. Можно предположить, что сам Бродский, носящий библейское имя Иосиф, и являет то „зрящее око“, то не выраженное „я“ этого стихотворения, которое озирает храм, видит великое Сретение и свидетельствует о нем. Здесь не следует искать буквального отождествления поэта с фигурой евангельского Иосифа. Поэт скорее заимствует его видение — молчаливого и благочестивого свидетеля долгожданного события. И в то же время — уже в пространстве стиха — в храме происходит другая встреча — встреча поэтов Иосифа и Анны» [327] Lönnqvist B. Что празднует Иосиф Бродский в своем стихотворении «Сретенье»? C. 61. .

Эта трактовка очень хорошо соотносится с одним из поэтических принципов Бродского, связанным с позицией наблюдателя/наблюдателей в его стихах. Лучше всего он сформулирован в стихотворении «Доклад для симпозиума» («Самое себя глаз никогда не видит») и написанном одновременно с ним эссе «Набережная неисцелимых». «Глаз — наиболее самостоятельный из наших органов. Причина в том, что объекты его внимания неизбежно размещены вовне. Кроме как в зеркале, глаз себя никогда не видит» [328] Бродский И. А. Сочинения Иосифа Бродского. Т. 7. C. 46. .

Отсутствующий «под сводами храма» Иосиф — или три Иосифа, если принять предположение Бетеа — оказывается сродни отсутствующему в пейзаже наблюдателю «под бездонным куполом Азии» в «Назидании».

Он оказывается наблюдателем, благодаря которому картина обретает смысл и растворяется в стихотворении, одновременно отражаясь в нем, как в зеркале.

И так же отражаются в зеркале «Сретенья» строки его тезки Мандельштама. Среди образов и фраз, намекающих на него в стихотворении, можно указать на строчку «тот храм окружал их как замерший лес», перекликающуюся с многочисленными метафорическими описаниями храма как леса в стихах Мандельштама (отражающими, впрочем, общую традицию описания готической архитектуры):

или:

Есть и более явная перекличка «Сретенья» со стихами Мандельштама. Обратим внимание на следующие строки:

Важно, что Бродский говорит не просто о птице, но о «некой птице», создавая ту самую ситуацию «неопределенной-неопределимой единственности», о которой говорилось выше. Учитывая, что одно из тех слов, эхо которых звучит в храме, это имя Господа («Ты с миром, Господь, отпускаешь меня», — говорит Симеон), мы можем с уверенностью говорить об указании на одно из стихотворений сборника Мандельштама «Камень».

Кстати, можно заметить, что хотя на картине Рембрандта никаких птиц нет, в канонической православной иконе Сретения Господня Иосиф держит в руке клетку с двумя голубями — один из них, жертва за рождение первенца (вспомним фразу Бродского о том, что стихотворение имеет отношение и к его сыну), второй — жертва очищения, которую полагалось принести Марии.

Густой туман в стихотворении Мандельштама откликается в «Сретенье» в образах черной тьмы и глухонемых владений смерти, в которые направляется Симеон.

Симеон вообще находится в центре стихотворения. Как говорил сам Бродский в беседе со своим переводчиком Джорджем Клайном, «слова, которые были произнесены тогда впервые, стали словами молитвы. То есть они уже никогда не спустились назад, они шли только наверх» [329] Бродский И. А. Книга интервью. C. 15. .

Таким же образом звучат в стихотворении слова Анны: Бога / пророчица славить уже начала . Мы не знаем этих слов, но знаем из стихотворения, что это единственные звуки, остающиеся в храме после того, как эхо слов Симеона затихает, а сам он вступает в глухонемые владения смерти.

Образ, связанный с глухонемотой — глухонемых владений смерти или глухонемой вселенной, — возникает в поэзии Бродского, по крайней мере дважды, и оба раза в связи с обращением к Анне Ахматовой, первый раз в «Сретенье», второй — в стихотворении «На столетие Анны Ахматовой» (о котором пойдет речь в заключительной главе).

Его, как будет показано, можно связать с Хлебниковым или Пастернаком, но в контексте поэтического диалога с Ахматовой можно вспомнить и ее стихотворение «Когда в тоске самоубийства», в котором она отказывается от слуха:

В «Сретенье» мы видим, что Симеон обречен на смерть, но слова его — и слова Анны остаются, а значит, диалог с ушедшими поэтами продолжается.

В следующей реплике этого диалога Бродский перевоплощается, становясь одновременно Ахматовой, Данте, Мандельштамом — поэтом вообще, поэтом для нашего времени. Речь о стихотворении «Декабрь во Флоренции», которому посвящена следующая глава.

«Декабрь во Флоренции» — одно из нескольких «больших стихотворений», которыми открывается американский период творчества Бродского. Среди них можно назвать «Осенний крик ястреба», «Колыбельную Трескового мыса», цикл «В Англии» и ряд других. Все эти тексты так или иначе связаны с темой преодоления тишины, обретения голоса, реинкарнации в новом культурном и языковом окружении [330] См. подробнее: Ахапкин Д. Н. «Колыбельная Трескового мыса»: Открытие Америки Иосифа Бродского // Новое литературное обозрение. 2017. № 6 (148). C. 249–265; Ахапкин Д. Н. Цикл Иосифа Бродского «В Англии»: подтекст, многозначность, канон. C. 167–195. . И одновременно — взгляд из изгнания назад, на «красные башни родного Содома», — как писала Ахматова в «Лотовой жене».