Денис Ахапкин - Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Вернемся к световой композиции стихотворения и к тому, что в нем, как и в картине Рембрандта, присутствуют два источника света. Один из них внешний, идущий с высоты и освещающий Младенца, лежащего на руках Симеона.

Вторым источником света является сам младенец, прямо так названный в стихотворении (см.: предыдущую цитату из «Сретенья»).

Интересно, что идея «двойного освещения» может быть заложена в самом имени Анна, хотя нет прямых свидетельств, что Бродский знал об этом. Как уже говорилось выше, это имя может быть переведено с древнееврейского как благодать . В греческих переводах Библии древнееврейское hanan передается как charis, или charisma — последнее хорошо известно нам и на русском языке. В богословском контексте charis — это «прежде всего, чарующее сияние красоты, затем — уже более внутреннее сияние доброты, наконец — дары, свидетельствующие об этой щедрости» [319] Словарь библейского богословия. Брюссель: Жизнь с Богом, 1990. .

Но к образам, так или иначе связанным с этим двойным сиянием, он обращается в стихах еще, по крайней мере, дважды («Йорк» и «Келломяки»), и оба раза это происходит, когда в этих стихах возникают отголоски ахматовской поэзии.

В финале «Йорка», посвященного Одену, но начинающегося с отсылки к Ахматовой [320] Ахапкин Д. Н. Цикл Иосифа Бродского «В Англии»: подтекст, многозначность, канон // Australian Slavonic and East European Studies, 2017. № C. 167–195. читаем:

Эти строки также можно связать с библейской благодатью : «По знаменательному совпадению как евр. слово, так и греч., по-латыни переводящиеся gratia , могут оба означать и источник дара у дающего, и действие, производимое даром у получающего» [321] Словарь библейского богословия. . О стихотворении «Келломяки» речь еще впереди.

Возвращаясь к «Сретенью», отметим, что «намешано», как выразился Бродский, в нем оказывается многое. Барбара Лённквист отмечает, что уже в названии (неполная церковная форма Сретение , а простонародное Сретенье) Бродский отступает от канонического церковного сюжета. «Мы видим происходящее скорее в человеческом измерении. Это происходит благодаря введению слов, создающих ощущение интимности, будничной разговорности, особенно в отношениях Симеона с Марией и Младенцем» [322] Lönnqvist B. Что празднует Иосиф Бродский в своем стихотворении «Сретенье»? C. 58. .

Симеон, Анна, Мария, Младенец — все они оказываются «освещены» в тех или иных частях стихотворения. В начале можно предположить, что интерьер церкви дан нам глазами входящей в храм Марии, которая выделяет из привычной для нее картины людей «находившихся там постоянно», Симеона и Анну.

Однако во второй и третьей строфе мы сталкиваемся с тем, что точка зрения уже не может принадлежать Марии, она внешняя по отношению к ней:

Младенец, Мария, Анна и Симеон оказываются увидены со стороны, как бы в раме церкви, но не взглядом прихожан («людей») и не взглядом Бога («небес»). Чью же точку зрения передает эта картина с рембрандтовским освещением? Вопрос заставляет задуматься о ком-то отсутствующем в стихотворении, и первая мысль, которая возникает — а где же Иосиф, почему он не упоминается в «Сретенье»?

Автор одной из лучших книг о поэзии Бродского Дэвид Бетеа замечал по этому поводу: «Это одновременно проработанное и волнующее посвящение Анне Ахматовой, с ее постоянством „пророчицы Анны“, и загадка отсутствия трех Иосифов: библейского мужа Марии, присутствующего в Евангелии от Луки, но не в „Сретенье“, Мандельштама („первого Оси“), на которого намекают некоторые образы и фразы стихотворения и Бродского („второго Оси“), просматривающегося в будущих мучениях Младенца» [323] Bethea D. Joseph Brodsky. C. 50. .

Здесь необходимо пояснение. «Вторым Осей» называла Бродского Надежда Мандельштам, что зафиксировано в ряде воспоминаний современников, ср. свидетельство Андрея Сергеева: «Н. Я. говорила про Иосифа нежно: „Ося второй, Ося младший“, что не мешало в другой раз сказать: „обыкновенный американский поэт“» [324] Сергеев А. Я. Omnibus: Роман, рассказы, воспоминания, стихи. C. 436. .

Отсутствие одного из героев евангельского сюжета — Иосифа — заставляет задуматься. Почему Бродский выводит за пределы картины, которую рисует в стихотворении, своего библейского тезку? Читатели и исследователи задавались этим вопросом с момента публикации стихотворения и по-разному отвечали на него, но эти разные ответы так или иначе выстраиваются в один ряд.

Дэвид Бетеа считает, что Иосиф не упоминается в стихотворении, так как первый его тезка (Мандельштам) уже умер, а второй — сам Бродский — готовится к отъезду, который равнозначен смерти [325] Bethea D. Joseph Brodsky. C. 172. . Это хорошее объяснение, но оно вызывает дополнительные вопросы: если смерть Мандельштама не позволяет его тезке Иосифу присутствовать в стихотворении, то как быть с Анной?

Может быть, для Бродского Сретенье — не столько встреча Ветхого и Нового Завета, то есть встреча Младенца и Симеона, сколько встреча Младенца с пророчицей Анной? Поэтому там и нет Иосифа-обручника, более важен Младенец, который умрет, чтобы возродиться к новой жизни. Тогда, если отъезд в эмиграцию может быть символически приравнен к смерти, как считает Бетеа, то в подтексте — сам поэт, готовый к отъезду, получивший «благодать» от Ахматовой и осиянный ее светом.

В поддержку этой версии говорит то, что в «Сретенье» чувствуется мощный биографический пласт. Тексты Бродского этого периода связывает общая тема подведения итога, рубежа, выхода в «глухонемые владения» если не смерти, то, по крайней мере изгнания, воспринимающегося, как уже было сказано, почти как смерть.

В первом сборнике своих стихов на английском языке он помещает «Сретенье» непосредственно перед стихотворением «Одиссей Телемаку», своего рода прощанием с сыном перед разлукой. И это не случайно, поскольку «Бродский осознанно относится к структуре своих книг и к тому, как их сюжеты скрещиваются с разворачивающейся историей „жизни поэта“» [326] Там же. C. 170. . В первой публикации Бродский делает посвящение «Анне Ахматовой», в английском варианте меняет дату так, чтобы она дополнительно указывала на нее. Странным может показаться включение «Сретенья» в сборник «Новые стансы к Августе» — книге, собравшей стихи к М. Б., главной любви поэта и матери его сына. Но это не своевольная игра посвящениями, это попытка собрать важнейшие линии жизни в один узел, связав в стихах тех, кто по-настоящему дорог и важен.