Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Питеркирка!

На банкете в Лейдене меня посадили за стол с мадам Гиршман, — тут принцесса превзошла саму себя! О Гиршманах я знал почти все, с давних пор, и с первых рук. Отец моей соседки Владимир Осипович (умер в 1936 году в Париже) — первый собиратель русского авангарда, его супругу Генриетту Леопольдовну не раз рисовал наш заботливый и честный академик В. А. Серов (1911). Смотри в Третьяковке. Дочка отлично говорила по-русски и по моей просьбе заказала булку, потому что хлебать суп без хлеба я не привык. Голландцы — культурный народ, но пожрать как следует не умеют, не то что французы.

Ну, конечно, Ван Гог! Как же Голландия без него?

— Скульптор Иван Семенович Ефимов, друг вашего отца, сказал мне, что вы фабриканты первой гильдии и протестанты.

— Да, было дело, — ответила изысканная дама, — но сейчас муж-голландец перетащил меня в свою веру.

Ну, конечно, Ван Гог, ну, собрали Малевича в лучшем виде, но кто может сравниться с Вермеером из Дельфта!

Вот где благостная тишина, вот где лечат мятежников, смотри «Читающую женщину» в Королевском музее.

Голландцы хранят старину. Бетон недопустим. Велосипед и мост. Вода и многолюдство.

В Париже я как угорелый кинулся в круговорот осенних выставок, ярмарок и встреч.

«ФИАК» Жервиса собирает в начале октября «весь Париж», лучшие галереи Европы. Удобное сборище, где можно показаться как на променаде, присвататься и блеснуть.

Вот вприпрыжку пробежал мушкетер Жан-Марк Филипп. Лихо закрученные усы, густая шевелюра. Человек ищет мецената.

Вдруг шепот: «Смотрите, идет сам Сезар!»

Известного скульптора узнают издалека. Черная блузка, борода до пояса, очки, рваные сандалии. «Лук» индийского гуру.

«Наши» тянутся за ним.

«Мишуля» Шемякин играет мастерового эпохи Возрождения — длинные волосы, подвязанные ремешком, сапоги выше колен. Юрка Куперман работает «под Модильяни» — ресторанный эстет с белым кашне через плечо, потертые джинсы, на пиджаке пятна краски.

Бывший ленинградец Вилька Бруй одет под американского ковбоя — широкополая шляпа с перышком, расписные сапоги, плащ до пят.

На них обращают внимание. У них есть шанс заработать.

Вот идут под ручку Татьяна Паншина и Лида Мастеркова. Они озабочены судьбами мира больше чем профессией.

А куда несет меня?

Кому-то из советских вождей приписывают расхожую фразу: «Там они перегрызут друг друга!»

Свершилось — перегрызлись, но и «там» и «здесь». Вожди, падая и рассыпаясь в прах, тащили за собой неповинных и слабонервных людей культуры, готовых служить любому хозяину.

Судьба русской эмиграции, как каторжник к тачке, привязанная к особому развитию России, выделялась азиатской грубостью, помешанной с показухой европеизма.

Любая война начинается, как издавна повелось, с пустяка.

Никто не знал, с чего началась склока питерского художника с парижской галерейщицей, но диалог двух артистов, не поделивших деньги, разгорелась в пламя гражданской войны, затягивая в театр русского абсурда всех подряд, невзирая на лица и положение.

Вот портреты главных действующих лиц.

Опытная торговка искусством Дина Верни в торговом мире Запада считалась дельцом с большими пробелами в партизанской биографии. Русская натурщица известных французских корифеев, в 30 лет стала владычицей огромного скульптурного наследия Аристида Майоля. Такой запас прочности позволил ей снять доходный полуподвальчик в Париже и постоянно торчать на базарах современной пластики. Заново открывая Россию (она там родилась в солнечной и пыльной Одессе, но с послаблением НЭПа родители вывезли за границу), Дина наткнулась на подземные сокровища.

По подвалам и углам советской цивилизации, бесплатно работавшей на вечность, можно было отобрать отличных артистов по вкусу и качеству.

Список замечательных избранников начинался с вождя питерского андеграунда Михаила Шемякина, молодого и гибкого человека тридцати лет. Он очаровал парижанку и яркой внешностью кавказского князя, и превосходной графикой с прелестными эротическими завитушками.

Первым среди москвичей значился Максим Архангельский, таинственный горбун, душа в душу живший с известной покровительницей подполья, Марией Вячеславной Горчилиной. У нее пили крепкий самогон и пели блатные песни, до которых Дина была большой охотницей. Металлические ваяния Максима, похожие на дырявые тульские самовары, отлично вписывались в обстановку перманентного гульбища.

Работы Володи Янкилевского, Илюши Кабакова, Эрика Булатова тоже пришлось взять — дареному коню в зубы не смотрят. За свой холст Оскар Рабин запросил сто рублей — на тебе сто рублей, тоже мне деньги, бутылка водки на французский пересчет!

17 октября 1971 года, после изнурительных и унизительных собеседований с вождями Ленинграда, ответственных за судьбы советских граждан, — «эти разговоры мне очень дорого обошлись!», любит подчеркивать Д. В., — художник Шемякин спустился в Париж, где его поджидала семья, собака и выставка.

В информации Председателя Комитета Государственной Безопасности тов. Андропова в ЦК КПСС от 2 марта 1971 года (публикация от 12 января 1994 года, Москва) излагается следующее:

«Изучить вопрос о возможности и условиях реализации создаваемых в нашей стране некоторыми творческими работниками модернистских произведений для зарубежного потребителя».

Министр культуры СССР тов. Фурцева в докладной «записке» в ЦК КПСС от 21 июня 1971 года сообщает:

«В Кельне было показано 146 графических работ модернистов, общая стоимость которых (произведения на выставке продавались) составляла 120 тыс. марок ФРГ».

Где мы жили?

В секретных донесениях высших руководителей страны поражает не дубовый слог пролетарской мысли, а мелочное крохоборство валютчиков! — «реализация модернистских произведений», «зарубежный потребитель», «120 тысяч марок ФРГ»!

В державе с космическим бюджетом они без зазрения совести подсчитывают доходы с чужих графических работ.

Казалось, что в непреступной советской крепости появилась пара верховных валютчиков, тайно и беспощадно разлагавших бесплатные устои социалистического реализма и народного хозяйства.

Даешь чистоган и славу!..

Успех Михаила Шемякина в Париже был и легальным и доходным. Дина Верни не подвела советский Госбанк. Она взбаламутила стоячее болото парижской культуры. По самым скромным подсчетам первая выставка питерского босяка принесла 300 тысяч франков выручки, но денег художник не получил. Уютная и скромная жизнь, организованная Диной, мало прельщала удалых питерских эмигрантов. При беглом знакомстве с богатыми витринами легкомысленного Парижа питерская семья решила, что можно и нужно жить лучше и веселее. Они могли угостить человека пивом за свой счет, но хотелось угостить шампанским, на пол бросить десяток персидских ковров и сидеть не на пластиковых табуретках за десять франков, а в кресле Луи Каторз за сто тысяч. Прошедшая огни и воды Дина умела экономно жить, располагая большими средствами, но делиться с разбалованной питерской семьей она не собиралась. Метафизическая связь художника и галерейщицы портилась день ото дня. Бездушные деньги разводили замечательных людей для затяжной «холодной войны». Воевать с парижанкой было не очень просто, но потомок кабардинского князя, навязавший спесивому Парижу свое искусство, лихо бросился в неравный бой. Как водится на войне, воюющие стороны принялись лихорадочно вербовать союзников, сторонников и двурушников.