Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Утром, очутившись в родном Брянске, мы сразу явились в единственную гостиницу, еще построенную пленными немцами, и потребовали номер с горячей водой. «Валюта» сразу открыла недоступную простому советскому «командировочному» комнату с удобствами и столовой внизу, где подавали гуляш с лапшой на засаленной оранжевой скатерти. Пейзаж города, казавшийся мне вечным, сдался под бульдозером убогой цивилизации — бетонные дома продвигались по болотам в глубь леса.

— Анна, смотри! Это наша Нерушимая Стена! И чудотворная! — Жена впилась в изображение. — Стена нас поведет!

Предание гласит, что Свенский образ Богородицы написал киевский изограф Алимпий Печерский по заказу ослепшего князя Романа Брянского. Икона пошла по воде и стала в устье речки Свени, впадавшей в широкую Десну. Наш князь прозрел, а чудотворную икону не могли сдвинуть с места. Видя в этом промысел Божий, на месте исцеления князя основали монастырь во имя Успения Пресвятыя Богородицы. День исцеления, 17 августа, стал торжественным праздником брянского народа.

Князья даровали С венскому мужскому монастырю, где хранилась святая икона, особые права и льготы, присылая из своих таможенных доходов большие суммы на негасимую свечу и устройство крестных ходов. «Посылать на эти ходы стрельцов и пушкарей для чести и охраны чудотворного образа».

От начала всего мира 7165 года и дня воплощения Божьего Слова 1656 года сентября 1-го дня, по благословению Святейшего Патриарха Филарета, икона была облачена в богатую, украшенную драгоценными камнями серебряную ризу.

Более семи веков православный народ почитал чудотворный образ Богородицы с Божественным Младенцем, пока из Москвы не явились вооруженные безбожники.

Местный каторжник Игнат Фокин, управлявший революцией, планировал мировой пожар, но не успел разжечь, сам сгорел от тифа, а древние книги монастыря, серебро и чудотворный иконостас спас верующий граф Юрий Олсуфьев, работавший в Историческом музее Москвы. Успел до расстрела. В 1933 году ему пришили «вооруженный монархический заговор» и забили на Лубянке. Серебряные оклады перелили на ложки, украшения спрятали в Кремле, а чудотворную икону повесили в Третьяковку.

Да здравствует граф Олсуфьев и реставратор И. Э. Грабарь!

Они профессиональный долг сравняли с героизмом. Рассеянный мрак!

В центре изображена величавая и строгая Богородица на троне. Прямой взгляд в упор, с большими глазами и крупным носом, с годовалым Младенцем на коленках. Иисус-Эммануил сидит прямо, в молитвенной позе, с воздетыми вверх руками. По бокам два предстоящих святых мужа, слева бородач без шапки, преподобный Антоний, первый русский отшельник, основатель Киево-Печерской лавры, справа бородач в шапке, игумен Феодосий Печерский, устроитель монастырского общежития на Руси.

Приземистые мужики с круглыми лицами.

Покой священного одиночества и веры.

Над нимбом Богородицы надпись по-гречески: МР ОУ — Божия Матерь. Энергичная трактовка, грубоватые формы, приглушенный колорит, но вещь монументальна и строга.

Я ей поклоняюсь с 1952 года, с первого захода в Третьяковскую галерею. Теперь поклоняется и Анна. Она видит там Бога.

До войны город насчитывал 50 000 жителей. 6000 успели убежать в Туркестан. 7500 расстреляли свои и чужие. 20 000 угнали в немецкое рабство. 15 000 разбрелось по лесам и весям. В сожженном городе по подвалам и норам обнаружили 3000 беспартийных обывателей, не знавших вины ни перед Богом, ни перед Сталиным. Среди них и мы: мать, брат, тетки, дяди, деды.

Современный город казался совершенно пустым и безлюдным, ни собак, ни кошек, ни людей, лишь горячий, пыльный ветер гонял по главной площади старую газету, напоминая фильмы Бергмана. На бывшем брянском базаре, превращенном в набережный сквер, сидела сонная цыганка в лохмотьях, бравшая деньги за колдовство по ладони.

Мы каждый день смотрели на полуслепую, навеки испуганную мать в зеленой шерстяной фуфайке и вечным узлом седых волос. Совсем слепой отчим Илья Петрович Зарубин, стриженный под гребешок, пытался косить траву. Из дома матери исчез петух с румяной головой и пара несушек. На стене висела моя картинка, изображавшая пару голых баб, увозивших на лодке каторжника. Живописная хватка чувствовалась в этой копии Тинторетто.

Товарищ покойного брата, инженер Аркадий Лапыгин, владелец новой «Лады», показал нам заповедные места в лесу, где росли боровики, а в речке прыгала рыба. Племянница Валя, закончившая музыкальное училище, сыграла нам пьесу Баха на собственном пианино. Золовка Нина Федоровна закатила пир для иноземных гостей с грибной закуской всех сортов и водкой собственного изготовления.

Помню, инженер Лапыгин спросил: «А как там, насчет безработицы, небось наши газеты врут?» — «Безработных навалом, — ответил я к его удовольствию. — Газеты пишут правду».

— Покажи мне, где висела чудотворная икона? — спросила меня Анна.

Мы прошли лесом два или три километра, и вдруг открылась величественная картина. Вдали поднимались крутые холмы, поросшие дубовым лесом, и среди них могучий силуэт монастырских стен, с надвратной церковкой, чудом пережившей разрушения человеческих рук. Чем ближе мы подходили, тем выше, поднималась крутая гора над быстрой Десной, бегущей на юг, к теплым морям.

Ах, каналья зодчий! Вот скрепил кирпичи, ни бульдозер не берет, ни кирка!

На нашей стороне у причала стояли лодки косарей, работавших на заливных лугах. Мы сели в одну, пересекли Десну и в том месте, где стоял струг князя Романа Брянского, причалили и поднялись по крутой тропинке к монастырским стенам. Ворот, как таковых, давно не существовало. На монастырский двор мог войти любой. Меня поразило, что церковь Успения Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии стоит в лесах. Ее строил Иван Грозный — хорошее время, ровесник Василия Блаженного в Москве (1555), но леса стояли давно и основательно подгнили, и на дворе ни одной души, кроме сторожа, рыбачившего на Десне.

— Вот он, смотри! Узник совести! Чудеса исцеления не прекращаются.

Древний дуб, посаженный князем Романом Брянским, по-прежнему рос у развалившихся ворот Свенского монастыря. Металлический указатель совершенно заржавел и прохожий грубиян смял его в треугольный конверт.

— Как здесь тихо и безлюдно, — шепотом сказала жена.

Возвращаясь в гостиницу, в окно автобуса, скакавшего два раза в день по горбатому шоссе, я увидел, как прошел мой друг детства Пашка Басихин. Он почти не изменился, но меня, заросшего бородой, он не узнал и не мог узнать, — мы не виделись пятнадцать лет, и он был пьян в стельку. Он ушел в проливной августовский дождь навсегда, а я его не окликнул.

— Вот уходит самый близкий друг моей юности, — сказал я Анне, показывая на мужчину с лохматыми бровями, промокшего насквозь.