Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Главный кинетист опрокинул гнилую табуретку, кликнул Пашку, завел мотор и со свистом укатил со двора.

Гений без места!

В таком гнусном переплете я видел Оскара Рабина впервые.

Прикрываясь пустыми словами о святом искусстве, эти мелкие мошенники, обижая друг друга, возводили пирамиду дерьма, разгребать которую придется годами.

Моя попытка возобновить человеческий разговор с Оскаром, прерванный в 1974 году, вертелась на холостых оборотах. Художник, под знаменем которого я десять лет сражался за свободу творчества, угрюмо мычал, дымил, пыхтел, горбился. Мне показалось, что он походит на Царь-пушку, неспособную к стрельбе.

Встреча в кафе с самоваром закончилась полным провалом.

С передвижной выставки по городам Франции кинетисты «Движения» были начисто вымараны. Более того, старейшина питерского нонконформизма Александр Арефьев не был приглашен. Обвинительные материалы, о которых говорил Глезер, рассчитанные на доверчивого читателя города Чухломы, так никогда и не вышли.

Затяжная партизанская война перекинулась в «независимые профсоюзы» Москвы и Ленинграда, где за кормушку дипкорпуса дрались «семерки», «двадцатки» и «сотни», то и дело выпихивая за границу обиженных и гордых.

Для меня быть значит рисовать.

Живопись для меня — и познание самого себя, и увлекательная работа, и молитва, и средство общения с внешним миром.

За рисование меня часто били: красноармейцы Брянска и отчим, дружинники и участковый, коллеги и выставкой, убеждая, что рисование — преступление.

Я — графоман, преступник и враг народа!

Меня удивляет, что находятся люди и платят деньги за мою мазню.

Чтобы избежать пошлости в искусстве, необходимо знать достижения прошлого, постоянно изучать зримый мир и народную мифологию, где ярче всего раскрыта нравственная сторона искусства, где невероятная выдумка воплощена в яркой художественной форме.

В наше время, когда культуры всех племен и народов сошлись вместе, необходима особая безмятежность духа, совершенная техника исполнения и личный ход в искусстве, вопреки буйному росту всевозможных «измов», организованных торговлей и модой.

В начале 1978 года мой благородный тесть Рене Давид, постоянно думавший о будущем русского зятька, нашел во Флоренции «культурный центр», располагавший выставочным помещением.

Да здравствует Флоренция!

Всем известно, что Италия — музей, а Флоренция — музей всем музеям, со своими церквами, украшенная шедеврами Ренессанса, своим культурным сокровищем Уффицы, с самыми изысканными артистами, Леонардо да Винчи, Сандро Боттичелли и Фра Анжелико, от одних имен кружится голова.

И вдруг мне предлагают в прямом соседстве с такими величинами, на пьяцца Огнисанти выставить мои каракули.

Год или полтора я ухлопал на «полосатые абстракции», так меня увлекшие, что не представлял иного дела. Главный фокус изображений, часто большого размера, заключался в комбинации трех-четырех колеров, проведенных широкими флейцами без поправок (ах, эти флейцы, свободной, без блата продажи!). Так вот несколько рулонов таких «встреч» в конце февраля я повез на показ итальянскому народу. Я знал, что предстоят столярные и типографские хлопоты, но не в моих правилах было отказаться от суетливой самоделки.

По моей просьбе римский профессор Франко Миелле, автор «Истории русского искусства» (1973), накатал такую большую и хвалебную статью, глядя на один мой холст частного собрания, что мне пришлось стыдливо сократить ее на три четверти. Все столярные и издательские работы провернула жена, прилежно и терпеливо переводившая тексты и забивавшая гвозди в стенку, как заправский столяр.

На вернисаж во дворец Ленци-Кваратези (1450) собрался итальянский народ, изучающий французский язык, человек пятнадцать, не считая тестя, тещи и жены. Выпили несколько бутылок красного вина, заели орехами, разбежались по домам зубрить французский. Осталось два босса местной жизни, знаменитый скульптор Кармасси и президент Европейского Университета, господин Константин. Ревнивый скульптор нес чепуху о моих американских учителях, и лишь один президент задал человеческий вопрос: «А эта сколько стоит?» Конечно, деньги оттяпали в университетском бюджете, но одну «полосатую встречу» купили и повесили на белую стену.

Десять дней, с утра до закрытия я дежурил в пустом зале эпохи высокого Возрождения, а после конца рабочего дня бежал в собор Всех Святых с редким изображением флорентийского гражданина Америго Веспуччи, как известно, присвоившего себе Америку, фреской братьев Гирляндайо (1473) и рядом — «Святой Августин» Сандро Боттичелли со стопой святого самой изысканной и небывалой в мировом искусстве линии.

Конечно, я осмотрел все, что может осмотреть глазастый турист за неделю, но вещи Леонардо да Винчи «Поклонение волхвов» (1481) и часть его работы под руководством Вероккио в «Крещении Христа» — левый ангел и пейзажный фон — подавал урок лучезарного света.

«Красный квадрат» Фра Анжел и ко — церковь Сан Марко, в «Обрезании Христа» (1438), да и синий фон в «Распятии», — чудо духовной тишины и благородства, превосходит всех «звезд» супрематизма вместе взятых.

Эти трое магов основательно поправляли мое беспокойное сознание.

Под занавес ко мне пришел журналист и художник Томмазо Палосия. Он ловко нарисовал мой профиль в духе Каран д’Аша и написал в местную газету похвальную статью.

Потомок кабардинских джигитов не собирался стареющего и больного наставника «Ареха» содержать за свой счет. И никто не собирался, но было множество коммерческих вариантов, куда можно было, не пачкая рук и совести запихнуть замечательного художника. Простая выставка в доступных Шемякину галереях Харди, Карпантье, Альтмана могла обеспечить Арефьеву пол года сносного существования, однако хрупкие фантазии «Ареха» пылились в чемодане Шемякина.

Да, горячий художник дал письменные показания против него, но так добивать друга юности и учителя нельзя. Такой мстительной бесовщины самого низкого пошиба русский лагерь еще не выдавал.

Арех ходил по домам и пил.

Пятого мая мне позвонил писатель Марамзин и сказал, что Арефьев умер. Его открыли в гнилом гостиничном номере в луже крови. Изо рта выползала почерневшая печень. По заключению медиков, распоровших эмигранта в морге, он скончался от цирроза печени и отравления наркотической дрянью. Ленинградский чемодан кто-то успел перебрать. Ни картин, ни гуашей не нашли. Кучка грязного, немытого с Ленинграда белья и горсть цветных карандашей, которые я подобрал на память. 13 мая, в присутствии кучки предателей, среди которых не было ни Шемякина, ни его супруги, знавшей Ареха еще раньше, его сожгли в печке Пер Лашез и запаковали в ящик под номером 19 518.