Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

20 ноября видная газета Парижа «Котидьен де Пари» в статье за подписью Поля Тореза, с особым остервенением ошельмовала начальника парижского концлагеря Михаила Шемякина.

Выставка под пламенным диссидентским флагом в Пале де Конгре оказалась уродливой и с позором провалилась. Журналист целил в организатора незадачливой выставки Шемякина, обвиняя его в плагиате московскому затворнику Михаилу Шварцману, создавшему какой-то «мистический синтетизм». Добавляли и аморальную эксплуатацию детского труда, вероятно, имея ввиду творчество малолетней дочки Шемякина, занимавшей центральное место в помещении.

Уязвленный кабардинец потратил уйму денег для фабрикации печатного фолианта под названием «Аполлон-77». Внештатный летописец русского зарубежья Петров, спавший у Шемякина на собачьей подстилке, день и ночь строчил статьи, вымарывая «пресловутого Нуссберга» и «банду Дины Верни» из истории искусства.

Книжка попала в СССР и была забракована.

В письме ко мне Эдуард Штейнберг писал:

«Какой-то Петров — основной автор этого журнала — всем своим знакомым раздает из окна по гениальности, как будто дело происходит в чайной на станции Чухлома».

Диссидентское биеннале в Венеции, где Нуссберг, друживший с организаторами Энрико Криспольти и Габриелла Монкадо и вымаравший Шемякина и его группу, сблизило его с Диной Верни.

— Диссидентское искусство очень слабое, — выступала Дина в оживленной дискуссии в Венеции, — но надо учитывать, в каких трудных обстоятельствах оно создается.

Лев Нуссберг не считал себя слабым, но на карикатурные шалости Калинина, Калугина, Овчинникова, Рабина большой капитал, разбалованный чудесами модных «измов» совсем не клевал и призыв Дины его не трогал. Подпольная пестрядь призов и славы не получилась.

Неугомонный московский кинетист внес дополнительное напряжение в парижской войне. Его независимая и разрушительная деятельность началась сразу после оскорбления, нанесенного «Монжероном» в 1976 году, когда русские кинетисты намеренно были унижены.

Богато одаренная и сильная натура, чувствительная к современности, он первым в Москве открыл значение русского авангарда 20-х годов и плечо к плечу шел с первыми кинетистами мира, что казалось абсолютным бредом в стране без гвоздей и хлеба. Годами неукротимая энергия «отца русской кинетики» тратилась на бессмысленные диспуты с властями, нерадивыми учениками и неверными женами. Призрачный успех, постоянная грызня последователей, милицейские облавы принудили к эмиграции.

У командиров Монжерона он сразу попал в черные списки опасных противников.

Надо было быть последним тюхой-матюхой, а Лев Нуссберг был из породы бойцов, чтобы терпеть за спиной коварных обидчиков, тянувших на себя всю одеялку русского авангарда.

— Я Монжерон сотру в порошок! — выкатив грудь колесом, заявил Нуссберг.

Дина Верни открыла пузатый кошелек. Борзые собаки Гришка и Глашка с восторгом подпрыгнули до потолка. Я блаженно грелся у пламенного костра кинетизма. — Не надо! — брезгливо отвернувшись от кошелька, сказал Лев Вальдемарыч. — Истина дороже денег! Шемяка чирикал карандашом, когда я возводил монументы в его родном городе. А этой коморочной какашке Глезеру я не позволю измываться над современным искусством! За истину я полезу под топор!

Момент дурдома!

В эмигрантской игре я Нуссберга ценил выше всех. Мне не совсем понятен был его «русский выбор», европейца до мозга костей. Мне казалось, что это временное расслабление, чтобы потом ударить по верхотуре мировых величин, и лишь позднее мне открылась правда — Запад Нуссберга отверг!

Нуссберг, как мой любимый Гулливер, очутившись в стране Гордость Вселенной, где ученые долго разглядывали Гулливера в увеличительное стекло и нашли решение, что он не зверь, так как ходит на двух ногах и владеет членораздельной речью, — сходство есть, но величины разные!

4 января 1978 года художник Оскар Яковлевич Рабин с женой и сыном пересекли государственную границу СССР. В табеле о рангах, составленной просветителями Монжерона, у него был чин «безусловного лидера русских нонконформистов».

Иначе — вождь подпольного колхоза.

Как часто бывает у нас, хороший человек был малообразован и малоодарен.

Барак ограниченных возможностей.

Но русский человек — всечеловек, как выражался Федор Достоевский, и семья советских туристов день ото дня балдела от витрин Парижа. Сын Сашка наотрез отказался возвращаться назад. За ним тянулась мать. Оскар размышлял, на какие шиши жить за границей. Верный оруженосец Сашка Глезер доложил, что в русском лагере не все благополучно. Постоянная нехватка денег, неудобство пригородного Монжерона, куда посетителей, не говоря уже о покупателях, надо загонять палкой. Есть пара чудаков, скупавших русские картинки, но на них не проживешь.

Пастораль братской любви.

Сменить Глезера было некем. Мишка Шемякин строил свою карьеру. Дина Верни крутит хвостом и ставит невыполнимые условия — я или Глезер? Как довериться взбалмошной бабенке, прогнавшей Шемякина и Лиду Мастеркову? Завтра выставит на тротуар, а Глезер без лести предан.

С приездом семьи Рабиных монжеронский вояка стал мягче и деликатней.

— Слушай, — звонит он мне, — ты знаешь типографию Березняка? — Ну, вот, рядом уютное кафе с самоваром. Приходи, надо серьезно поговорить. Будет Оскар, Шемякин, Нуссберг и Пашка. Жду!

В кафе с декоративным самоваром, сдвинув пару столов, сидели Глезер, Оскар и Шемякин. Я поздоровался со всеми и сел напротив. С опозданием и грохотом в кафе ввалился Лев Нуссберг с Пашкой Бурдуковым, но без борзых собак.

Я не видел Рабина четыре года. Он постарел и осунулся. Пиджак московского пошива висел на нем, как на вешалке. Из-под свитера выглядывала светлая рубашка не первой свежести. Весь он казался затертым, потерянным. Мишка Шемякин молча застыл над пивной кружкой.

— Ну вот что, здесь собрались все свои, и я предлагаю вечный мир вместо войны, — начал Глезер. Шемякин, сверкая тусклыми очками, нелепо осклабился. Рабин полез за сигаретами. — За углом типография с готовым журналом. Я закрываю все обвинительные материалы, но такая операция обойдется нам в сорок тысяч франков. Думаю, что в доходном чемодане Левы Нуссберга не убавится, если он оплатит все расходы!

— Нет, вы слышали, что он сказал! — резко вставая, прервал Нуссберг. — Я сплю на чемодане с золотом! Глезер лезет в чужой карман без зазрения совести! Вместо того чтобы трясти богатую Францию, он трясет несчастных эмигрантов! Паш, Валь, Оскар, ты слышал речь этого дурака? Мне плевать на твои документы! Иди, печатай, а от меня ты не получишь ни единого сантима!