Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Одним из первых в мире начинающий художник обратился к прерванным традициям «русского конструктивизма» начала XX века, заново открывая творчество Татлина, Габо, Лисицкого, Родченко, Малевича.

На ветхом балконе унылого московского дома в 1960 году он собрал свой первый кинетический объект, запустив в ход испорченный граммофон и лист ржавого железа.

В энциклопедии современного искусства, вышедшей на всех живых языках мира, кроме русского, появилось русское слово «Движение» с короткой справкой, содержание которой сводится к следующему; «В 1962 году русский художник Нуссберг организовал в г. Москве группу „кинетистов“ под названием „Движение“». Далее идет перечень многочисленных выставок и манифестаций группы, как в СССР, так и за границей, вплоть до эмиграции части группы на Запад в 1976 году.

В СССР Нуссберг не нашел своей территории. Он не раз пытался убедить соввласть в лояльности своей работы, но государство, запускавшее в космос миллиарды рублей, не находило для него мотка обыкновенной проволоки. Художник с большим творческим размахом, неистощимой выдумкой и талантом превращался в рядового добытчика.

Здесь уместно привести выдержку из статьи французского критика искусства Мишеля Ратона: «Участники выставок не были приняты как „чистьте художники“, но как „оформители-орнаменталисты“. Благодаря этой увертке первые русские кинетисты могли публично выступать и с большим успехом».

Призрачный успех и постоянные увертки. В СССР Лев Нуссберг жил как кузнец в пустыне. Ему вечно не хватало гвоздей, клея, картона, красок, электричества, музыки. Однажды советский начальник предложил ему вылепить кинетический объект из снега!

Художник уезжает на Запад, туда, где много гвоздей и беспредельная воля. И сразу же каскад городов, стран, выставок. Вена, Париж, Рим, Флоренция, Кассель, Амстердам, Лондон, Нью-Йорк, Висбаден, Бохум, Берлин. На Запад Нуссберг пришел как к себе домой.

В академическом центре искусств г. Берлина Лев Нуссберг с помощниками создал «объект», который он назвал «космической рыбой». Это огромное сооружение размером с транспортный самолет не только образцовая конструкция, состоящая из шести красивых геометрических «отсеков-форм», но и вещь художественная. 25 кубических метров пространства, захваченного «рыбой», находится в постоянном движении, под светом фонарей меняя цвет и поверхность объемов. Объект не пустотел! Чрево каждого отсека остроумно нашпигован «бионикой», то есть имеет свой сюжетный ход и постоянную телепрограмму, специально снятую автором на местах религиозных мистерий. Достаточно запустить «космическую рыбу» при помощи электричества, как зритель сразу же попадает в крутой замес загадочного мира прошлого, настоящего, будущего.

Ориентализм как термин ничего не выражает в применении к творчеству Нуссберга — художника европейских художественных традиций и, как подчеркивает сам автор, «русского конструктивизма». В его произведениях нет ни азиатской утонченности, ни наперед известных красот, однако у русских кинетистов с середины 60-х годов появилась заметная тяга к культуре Востока, к эзотерическим ценностям Индии, Тибета, Китая, Японии, и к сакральному искусству дзен в частности. Нуссберг и его последователи в «супрематический», традиционный мир чистой пластики, унаследованной от Малевича и Мондриана, решительно вводят главную тему восточного искусства «Небо — Земля», с культом Воды, Огня, Камней, Дерева, Знака, Цветов.

В начале 70-х годов прекращается и дискриминация человеческого образа в искусстве кинетиков. Он появляется в своеобразном символическом преломлении. Социально-этическую значимость Человека кинетисты находят не в живописных образах безымянных современников, а в известных исторических моделях. Эти Лики изображаются в окружении многозначительных пиктограмм, камней, конкретной музыки и телекамер.

«Утопии» Нуссберга, в особенности раннего периода, не всегда убедительны, потому что слишком навязчиво-дидактично толкование мира, персонажи переигрывают, и очевиден восторг автора перед могуществом техники.

Появление «космической рыбы» — биокинетического произведения высокого класса! — показало, что художник овладел чувством меры в таком сложном жанре искусства, как трагедия.

Рожденный колорист в ранних своих работах, теперь он прибегает к нарочито дисгармонической окраске поверхностей. Выбор оправдан. Художник орудует со «вселенной», а это труд, далекий от любования мотивчиком: лес, пруд, мостик. Зеленый, фиолетовый, желтый, белый, черный — ядовито-яркие цвета повсюду и в самом неожиданном сочетании. Набор космогонических и социальных символов, супрематические разрезы и фотомонтаж, яростная схватка Тьмы и Света, Звука и Движения. Теперь Нуссберг близко подошел к тому пониманию мира, которое образно выразил его любимый поэт Блок: «Так мчится в бешеной истерике все, чем мы живем и в чем видим смысл своей жизни».

Можно подумать, что такую печальную песню затянул изможденный и злой изобретатель, всем миром забитый неудачник и пессимист.

Богатырь в овчинном полушубке выходит на берлинский бульвар. Никому и в голову не придет мысль, что такой удалец верит в безысходность мира.

Художник удачлив и верит в свою звезду.

В компании художников громкий хохот и соленая русская речь. Прохожие оборачиваются с шепотом: «Русские идут!»

Кирилла Дорона я знал как убежденного «западника», а его жена Татьяна Осмеркина, дочь знаменитого «сезанниста», прошла все белютинские курсы рисования, от первого до последнего звонка этой школы. Они плавали в мире московских западников как рыбки в воде, и появлению Дорона на парижском горизонте я ничуть не удивился. Дорон бывал за границей и смирно возвращался назад, в уютную и накатанную жизнь Москвы.

В тот день за кухонным столом Купера сидел сын композитора Шостаковича и лепил из хлебного мякиша фигурку. Опустевшая бутылка водки подтверждала, что народ навеселе, но до кайфа не добрал.

— Пошли к Басме, — вдруг сказал Дорон, натягивая кожаные штаны, — допьем у него.

В погожее осеннее утро 1981 года, после обильного завтрака в русском духе — кому водка, кому чай — трое артистов, надрывая глотки и размахивая руками, пересекли знаменитое кладбище Монпарнас и спустились на зеленый бульвар Распай, где портретист Дорон огляделся по сторонам и сказал:

— Должно быть здесь!

Из помещения под названием «Горки Галлери» вышел моложавый, кругленький левантинец с пушистыми, рыжими усами и обнялся с Дороном прямо на мостовой. В крохотной галерее, куда мы ввалились вслед за усачом, стоял пузатый тульский самовар с дырками, а на стенах красовалась пара пейзажей с изображением горы Арарат, покрытой вечным снегом. Ватага спустилась в подвальчик, где на расписном подносе возвышалась бутылка коньяка «Мартель», окруженная серебряными рюмками. Угостив коньяком, хозяин заведения по имени Гариг Басмаджан рассказал сочный армянский анекдот и показал запасы изобразительных и прикладных художеств, стоявших на стеллажах.