Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

К зазывам Горбачева и брата Коли обитатель нью-йоркской «восточной деревни» (ист вилледж), трущобный эмигрант относился чрезвычайно скептически.

«Допустим, я вернусь в Новую Ракитню!.. Но ведь это можно было во времена земной жизни Иисуса Христа, да и то пришел бы кто-нибудь и спросил: „А ты откуда взялся?“ А теперь? Поселиться на кладбище в палатке, но явится участковый милиционер, сын отпрыска Сереги Митюхина ай Петьки Офчуха, я сразу их узнаю по бандитским рожам, и полный допрос „часа на три“ обеспечен».

«А свобода творчества — сидеть спиной к картине!» «Я лентяй в случае немилой мне работы» (1987 г.). Он умер, как заснул, 27 или 30 ноября 1987 года. «Его нашли в постели, лежащим навзничь и уже с явными следами тления, — освещает кончину своего соседа Нона Каток, — медики, приехавшие с полицией, определили, что смерть наступила от сердечного приступа во время сна».

Легальный приступ и несостоятельный маршрут.

Россия и ухом не повела.

Кто ты такой? Где золотая медаль? Где Нобель? Где валюта?

Патриотически настроенная Зана Плавинская с десятилетним опозданием (январь 1997 г.) в небрежной акварельной манере вымысла и кокетства поведала о «печальной кончине художника на чужбине».

«Дай Бог так умереть многим, — протестует Кузьминский, — после празднества с друзьями, у себя в артистической норе, от мгновенного сердечного приступа».

Дело не обошлось без глубокой мистики.

В 1992 году верный хранитель «американского архива» В. Я., тот же Кузьминский, предложил в свойственной ему торжественной форме, с пухлым досье подробнейших комментариев, в безвозмездный дар и на вечное хранение двадцать (20) картин «незаконченных» и восемьдесят (80) «второстепенных пустячков». Русский народ (Третьяковка, Русский музей, отдел частных коллекций) с брезгливой небрежностью дар отклонил!

Ситников — никто!

Не богач и никому не нужен!

Подумаешь, висит или лежит в американском музее! Запад нам не указ!

Отпрыски «Сереги Митюхина», «майора Васи», «рожи с парой шпал», «распределитель Пушкарев» прочно сидели на своих исторических местах. У В. Я. Ситникова нет места в культуре. Он вне модных «измов», в антикультуре, в астральном пространстве, за кадром современной эстетики и полиции, со своим неподражаемым уникальным искусством. Как ветер, он рассыпал и разбросал по миру свое творчество, по квартирам анонимных частников, часто очень далеких от артистических кругов, в запасниках психбольниц, в западных музеях, а в России их считанные единицы.

Русское общественное сознание, несмотря на множество либеральных указов, остается глубоко реакционным, академическим и отсталым. Люди ненавидят западное искусство и презирают эмиграцию. Защитников дела В. Я. Ситникова и его замечательной школы «волшебной дымки» и «снегопада» просто нет, но они придут в большой силе и поставят все на свои места.

Русское искусство не знало мировой конкуренции.

Смелые опыты и упорный труд за школьной партой капитализм не принимал всерьез. Участие самых знаменитых, орденоносных академиков на так называемых «международных салонах» обходили без комментариев.

Корифеи русского реализма, подолгу жившие в Европе, В. В. Верещагин, Константин Маковский, Александр Иванов, Алексей Боголюбов, творили для «великой России», пользуясь приятным европейским комфортом.

Двадцатый век с его «пролетарской революцией» (1917) и «колхозом советских художников» (1934) закрыл дорогу в салоны и на западный курорт.

Рисовали тайком, под кровать.

Отличники советских академий, такие, как Дмитрий Жилинский, одной рукой рисовали монументальное «Купанье Красной армии», а другой обнаженных Адама и Еву. Им это сходило с рук. Они были у власти.

В начале мая 1987 года — ландыши, солнце, праздники! — мне позвонил академик Д. Д. Жилинский, «Димка» моей юности, рисовавший с меня в далеком 1957 году обнаженных солдат Красной Армии. Он привез мне письмо от Эдика Штейнберга.

Он — лидер международных смотров!

Димка, суетливо, под надзором своей дочки, в галерее Клода Бернара, где по стенам висели его «лобки» и «попки», — вот что тронуло парижского маршана в творчестве москвича: чистенький пенис (Адам), подстриженная пиписька (Ева), обнаженный солдат с крупными яйцами, — уверял:

— Валь, мы делаем все, чтоб Эдика выпустили за границу!

Вожак «семейного реализма» глазел на витрины буржуазных магазинов.

— Боже мой, какое убожество! Да они не умеют рисовать!

Тренированная дочка дергала отца за рукав:

— Папа, успокойся, ты не дома!

Русские братья изящных искусств умели рисовать «как бывало», передавая твердые правила мастерства от отца к сыну и внуку по традиции, давно прерванной на Западе.

В советской стране людей, рисующих для себя, называют «самодеятельными живописцами». Настоящий профессионал, член Союза советских художников, ничего не рисовал для себя. Он жил от заказа к заказу. На крепком мольберте возвышался холст с легким наброском углем, откуда просматривался заказной сюжет — «Перекур в колхозе», «Укладка железных дорог», «Тракторист на пахоте». Заказная работа с поездкой «на натуру», в колхоз (сливки и свежие девочки), во флот (пляж и пансионат), на завод (автомобиль вне очереди) и чаще всего с женой и детьми «подышать свежим воздухом». Затем ловкая кисть профессионала закрашивала холст, живописец получал немалый гонорар и ждал следующий заказ.

Нация, отлученная от красоты!

Давний «лидер международных смотров», поставлявший на выставки тщательно упакованных спортсменов и космонавтов, в годы перестройки осмелел и выставил в Париже тайный труд многих лет — «ню» (обнаженка) в изысканных позах, с присутствием легендарного, библейского яблока.

Реализм вел художника по жизни, как звезда евангельских волхвов, но советские эксперты находили в невинных «ню» академика «порнографию чистой воды».

— В России полная свобода творчества, — горячился в Париже Жилинский.

— Папа, — дергала его за рукав дочка, — ты опять разболтался!

В гонке идей реализм Жилинского оттерли на задворки провинциальной культуры. Защищая свободу творчества, художник копал себе и себе подобным глубокую могилу. Опасные и безжалостные маргиналы подполья не знали, что такое приличие, а Жилинский был из «приличных», как в свое время его родич В. А. Серов, защищавший футуристов от казенной клеветы.

Придворного портретиста Серова считают, не думая о бессмыслице, «совестью русского искусства», хотя никто больше его не зарабатывал на портретах царской фамилии, богатых купцов и знаменитых балерин. Академик живописи, профессор всевозможных рисовальных школ, человек с солидными связями в обществе, проповедовал культ клана и семьи.