Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Казимир Малевич в моем сознании размещался на полке русского футуризма, там, где стояли Хлебников, Филонов, Крученых. Все футуристическое хозяйство в три-четыре ряда, от потолка до полу малогабаритной квартиры-хрущобы, охотно показывал грек Костакис. Мне и в голову не приходило, что оттуда можно что-то стащить и выдать за свое, тем паче с примесью недоступной мне «космической мистики». Лично я оглядывался на повадки западных современников — Де Кунинга, Руо, Явленского, — известная линия «красильщиков» и «мазил», идущая из пещер неандертальцев без особого прогресса.

Урок прямого действия.

В конце 1975 года мне позвонил писатель Марамзин и сказал, что у него есть письмо от Эдика Штейнберга. В письме был новый московский адрес, где я никогда не был.

«Марамзин притащил твои чудные деревенские фотографии — сытая собака под столом, артист в халате, мужик на крыльце, старые бревна», — подтверждал я получение памятных фотографий.

Наша переписка, с непонятными провалами на год или два, тянулась более десяти лет. Я из кожи лез вон, чтобы написать толково и красиво. Иногда это получалось.

— Мы читали твои письма, как Библию, — сказал мне Илья Кабаков при встрече в Париже. Эдик носил мои письма на читку «Сретенского чердака», где собирался актив подполья.

Перестройка прекратила эпистолярный жанр скользящей информации. На разведку в «мир зла» кинулись десятки галерейщиков и банкиров. На хороший счет попал десяток московских новаторов, среди них оказался и Эдик Штейнберг.

Парижанин Бернар забрал картины Э. А. Штейнберга.

У нищего друга появились выставки и деньги. Нищий фанатик рисования стал богачом.

Высылая на Запад целый косяк русских уродств, ни озверевший Кремль, ни малохольный А. Д. Глезер ничего не заработали, ни валюты, ни премий. Коренник диссидентской операции, «Лианозово», как старая кляча, воз не тащила. Его Величество Капитал с большим подозрением встречал дикие выходки эмигрантов, таскавших по улицам «гроб Малевича». Нищим эмигрантам, носившим на спине все свое имущество, ворчавший «дядя Жора» Костакис твердил: «Голубчики, Сережа (Есаян) и Игорь (Шелковский), лучше рисуйте, а не таскайте чужие гробы!»

Парижская тетка Дина Верни скромничала, считая выставку Ильи Кабакова — 14 июня 1985 года — «убыточной для кармана». Типография московского новатора была ослепительной для любого рынка сбыта, и будущее показало, что галерейщица победила по всем фронтам.

Пришло время черных цыплят!

В программной статье «чердака» (Литгазета, 1987. 19 авг.), а по существу, манифесте «черных цыплят» автор И. И. Кабаков боязливо прячется за «мы» — «мы посмотрим», «от имени всех», «мы еще должны осознать», «мы дети одной эпохи» — хотя между строк читается — мавзолей на вилы, бля! Конспиративный ликбез кончился.

Советский мусор выше Лувра! — так храбро решил Илья Кабаков.

На пробу взяли двух корифеев подпольной эстетики, Эрика Булатова и Илью Кабакова, «черных цыплят» советского изофронта. И тот и другой экзамен выдержали. Их выставки пошли по музеям Европы.

Сговор врагов народа!

В генштабе коммунизма, где крохоборство мирно уживалось с космической показухой, решили прикарманить цыплят валютного рода. Игра стоила свеч. Правоверные лакеи «соцреализма» оказались убыточной лавочкой в 22 тысячи ртов, не считая жен и детей. Конечно, все эти «Мухоморы» подполья — порядочное говно, на отстрел пуль жалко, но валюта идет к ним, и надо умело направить ее в нужный карман. Оборонительная позиция Академии художеств предполагала публичную дискуссию о размывании берегов «вечного реализма», а маргиналы валютного подполья просились за границу.

«Смеховая культура черных цыплят» (Кабаков) держала в руках настоящие деньги.

Пораженная эмиграция молчала, набравши в рот воды.

Закройщик Лимонов воевал со славой Бродского, а не с парижскими бульдозерами. Издатель Толстый вел огонь по своим. Учитель Мамлеев мечтал о больших тиражах. Расчетливый и жадный Запад ничего не обещал, хоть разбейся в лепешку, а в России он пролез на славу. Прославился и соблюдавший сезонные литературные моды Лимонов, лихо предававший своих покровителей.

Заново перекрещенный Ленинград впустил художника Шемякина. Его ободрали как липку, но выдали гвардейский вымпел за упорство.

Главное — обессмертить свое имя.

Слава любым путем!

«Главное — удивить, чтобы меня запомнили», — вещает Лимонов.

Эти герои нуждаются в медицинском присмотре. Ведь воздушные пираты нашего времени (11 сентября 2001 г.) — не преступники, а мученики Ислама. Их имена не запретишь, как запретили Герострата. «Мы живем в честное время, — долдонит Лимонов, — и невозможно скрыть героев потрясающих перформансов!» Свалить пару небоскребов не каждому «нацболу» по плечу, но об этом можно помечтать.

1988 год — год круглый и особенный.

Тысячу лет назад нас крестили, приобщив к новой цивилизации. Протоптали «Путь из Варяг в Греки». Сильнее и пышнее Царьграда стран не было в 988 году. «Несть бо на земле такова вида, ни красоты такоя», — доносили русскому князю послы.

Роскошь византийского двора. Торжество обряда и чинопочитание. Вид и красота городов и церквей. Святая София невиданных украшений.

Отстающий, равняйся на передовика!

Сначала крестились князья и знать. Потом загнали в речку народ и крестили силой во имя Святой Троицы.

Советская перестройка внесла заметное оживление в тихое болото эмиграции. Готовиться к торжествам «Тысячелетия» начали года за два до означенной даты. Архиепископ Владимир Ростовский, иерарх московского подчинения, принял делегацию деятелей культуры, предлагавших устроить совместный фестиваль, посвященный знаменательной дате. Не знаю, за какие заслуги, но меня князь Борис Голицын включил в состав делегации. Он знал, что мне хотелось вложиться в дело картиной и побывать в новой России на торжественном Поместном Соборе.

Русская патриархия объявила конкурс на участие мирян на Поместном Соборе в Загорске. Я заполнил вопросник и через два-три месяца увидел объявление в газете, что получил вторую премию и бесплатный проезд в Загорск. Вторая премия означала лучший показатель специальных знаний, но ни приглашения, ни билета мне не прислали.

Приехавший в апреле журналист Дудинский сказал мне:

— Старик, ты их прости!

Дунь, плюнь, на сатану!

Библейское созидание мира в шесть дней всегда поражало мое воображение. Какая сила и артистизм Создателя Вселенной, какое мастерство одним махом вылепить из грязи красавца Адама, без переделки и поправок.