Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Наталья Селиванова угробила большие деньги на установку «русского фалла». Сторож Гога сбежал в Москву. «Фалл» разобрали по частям и выбросили на помойку. Металлические росписи забрали Беляев и Молодкин. Галерею прикрыли на первом представлении. Культ «Вотана» не прижился в развращенной столице Франции. Слабосилие и духовная порча лезли из московских молодчиков, как ржавые гвозди из авоськи. Инсталляция нацистов походила на наглядное пособие для начинающих психиатров.

Апофеоз национальной шизофрении!

И — слабый член предложения.

Зачем я рисую? Тянет! На мрачные и веселые картинки.

«А у нас в Тарусе!..»

Дурак святого искусства. Особые принципы. Любительский русский кружок.

Мое прямое знакомство с западной культурой началось с удручающего открытия — в лучших музейных собраниях Европы я не обнаружил русского присутствия, ни достижений русской иконы, ни экспериментов нового времени. Царь Петр I прорубил окно в Европу, но не все поставил по своим местам. Если в фойе музеев попадались географические карты, то все жилое, огромное пространство на восток от Дуная обозначалось белым пятном неизвестной и темной цивилизации, мертвой исторической зоной без признаков высокой культуры.

Русские артисты, независимо от их местожительства и этнической принадлежности, при дележке мировой славы не получили места по достоинству. Не ищите Дионисия или Прохора из Городца на стенах Лувра или Прадо. Иконников Запад не приобретал и искусством не считал. Может быть, «пившие из своего стакана» Суриков, Врубель, Филонов, Татлин, Родченко висят в западных музеях?

Их нигде нет!

Галереи, которые я считал «своими», как сверчок свой шесток, с поразительным легкомыслием гнали меня в шею, навязывая первый попавшийся на язык ярлык — «подражание Леже», хотя при самом беглом осмотре невозможно обнаружить следов этой знаменитости в моих работах.

Сделав не менее десяти заходов в «свои» магазины, когда служащие и хозяева охотно брали картины для просмотра, — в Америке, по словам Нуссберга, такой пещерный способ отношений давно ликвидирован, и посылается только «досье» по почте и с рекомендательным письмом! — я сделал решительное заключение — французом мне не быть! Если мне повезет, я могу стать богачом, но французом никогда!

Та же участь ждала и моих многочисленных земляков и коллег. Никто не смог навязать свое искусство западным музеям.

26 февраля 1998 года консервативная и прочная «Культура» опубликовала любопытный разговор артдилера А. Д. Глезера с художником О. Я. Рабиным, сознательно выделив в заголовок удобную ей фразу: «Демократия — зло для творчества», давая понять читателю, что империя и коммунизм были большим благом для творчества. Как будто Романовы покупали Кандинского, а товарищ Сталин — Казимира Малевича.

Скептическое настроение Оскара Рабина меня совсем не удивило.

Он не живописец современной американской школы, а «лианозовский» художник. («А у нас в Лианозово!» — О. Р.) Журналист искусства в традиции критического реализма прошлого века.

В советской России за анекдот сажали в тюрьму. Навязать Западу русский анекдот лианозовского производства ему не удалось Постоянное повторение Рабина «а у нас в Лианозово!», конечно, ничего, кроме горькой усмешки, не вызывает.

Лианозово не составляло единой художественной школы. Там все рисовали, но кто в лес, кто по дрова. Основатель кружка, симпатичный старичок Е. Л. Кропивницкий, рисовал женские силуэты цветными карандашами, его супруга, библиотекарь О. А. Потапова, лепила абстрактные коврики, их сын Лева, инвалид войны и зек, каждый сезон менял манеру письма, так что определить его художественное лицо совершенно невозможно, дочь Валя рисовала симпатичных чертей на крыше, а зять, строительный десятник Оскар Рабин, писал маслом кривобокие бараки и помойки.

Любительский кружок, а не школа!

Рабин никогда не выходил из любимого барака, ни в Москве, ни в Париже, где обосновался в 50 лет отроду.

Рабин — это барак!

Барак как очаг сопротивления и защиты. Рабин верит в незыблемость и вечность барака.

Мы никогда не дружили в Советском Союзе. Сначала сказался возраст — он старше на десять лет — и существенная разница вкусов. Сходясь на случайных выставках, мы лишь терпели друг друга, не доходя до мордобоя у жалкой кормушки «дипарта», где Оскар первенствовал с самого начала, на зависть подпольным коллегам.

На Западе, в том же Париже, хозяева порядочных галерей с доходными связями подбирают художников, как жеребцов для скачек, пять или десять лет выколачивая из них коммерческую выгоду. Людей, быстро переломавших ноги и мышцы, выбрасывают на помойку без всяких пенсий и премий.

Ни я, ни Оскар в отряд избранных жеребцов среди мерцающих звезд латинской цивилизации не попали.

Выставка, организованная А. Д. Глезером в Париже (1977), не принесла ему ни славы, ни желанной валюты. Сразу троих — его, жену и сына — оставили у бездоходных дел.

Запад — не судьба.

О. Р. написал воспоминания в соавторстве с парижской журналисткой Клод Дей, принесшие ему определенную известность. Ему дали хорошую мастерскую в центре Парижа, где было так же скучно и мрачно, как в лианозовском бараке. Не зная толком культуры Запада, не владея иностранными языками, Оскар, Валя Кропивницкая и вспыльчивый сын зарабатывали на хлеб насущный ностальгическими картинками московских дворов и бараков, населенных чертями и зловещими тенями. Во всех начинаниях русской эмиграции — «Союз русских художников», «Тундра русских артистов» — Чернышева, Хвоста и Нечаева — Рабин молча занимал место рядового участника и лишь чуть-чуть воспрянул духом с перестройкой, открывшей окна пошире для эмигрантов.

До знаменательной встречи в 1982-м я не слышал о художественных клубах в Париже, пусть скандальных и недоступных простому смертному, и вдруг мне сообщили, что полулегальная галерея «Бо Лезар» собирает молодежь для престижных выставок во Франции и за ее пределами. Меня и Игора, моего ученика, привела туда француженка, знавшая администрацию галереи.

Осенью 1982-го мы смогли показать свои вещи руководству галереи. Меня сразу отклонили по возрасту (старик, 44 года), но Игора в точности соответствовал их розыскам: яркий, красочный, карикатурный мир. Через месяц его оповестили по телефону, что он не попадет в списки экспонатов, но объяснить причину отказались. Так решило оккультное жюри видных стилистов, финансировавших операцию, однако на первый вернисаж мы охотно пошли. Уж очень хотелось посмотреть, что рисуют «ящуры» и как выглядит французская звезда в звездной атмосфере.

Галерея «Бо Лезар» располагалась во втором этаже, не с большой витриной на тротуар, как принято в Париже, а в американском стиле, с кнопкой у подъезда и едва заметной надписью «Галери Бо Лезар». Нас встретил сразу лакей в белом пиджаке и черной бабочке, с подносом отличного шампанского. Подошел знакомый компьютерщик, видевший наши работы. Мы выпили по глотку и осмотрели все три комнаты, увешанные картинами.