Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Хороший город Москва, но любить его не за что!

Обложили, бля!

В оживленной переписке с Анной Давид я вычислил, что она собирается ехать в Минск.

«Куда ты — туда и я!» — отвечал я 27 июня 1973 года. Вместо Минска Анна получила место в Париже, и август месяц собиралась провести в Москве — «буду жить в МГУ». На самом деле сначала был Ленинград, куда я не мог приехать, — в Гомеле я не смог достать билета в это направление, и Ленинград не состоялся, а встречи в Москве были короткими и бледными. Мы жили на полу в Ананьевском, изредка выбираясь в гости к Лешке Лобанову в Спасских Казармах. Там собиралось много крикливых и пьяных ленинградцев, пивших и спавших за столом.

Мне было плохо на душе. Я исстрадался и хотел повеситься. Расстались мы дружески, но холодно и печально.

Весь мир под суд!..

На Рождество 1973 года со скорого поезда «Варшава — Москва» в наручниках сняли москвича Владимира Алексеевича Мороза.

Казалось бы, а что мне до этого ареста? Я никогда близко не сообщался с арестованным, но тут, возвращаясь после прогулки с собакой, я обнаружил в почтовом, подвальном ящике официальную повестку явиться в прокуратуру знаменитой Лефортовской тюрьмы.

О происхождении В. А. Мороза мне ничего не известно. По словам его подопечного Васьки-Фонарщика, он родился в обеспеченной советской семье, частным образом учился рисовать у Роберта Фалька и петь у Нины Дорлиак, но прославился не пением и не рисованием, а кражей картин в Музее западного искусства, закрытого по приказу Кремля в 1948 году. Лишь благодаря заступничеству высокопоставленных родственников его спасли от тюремного заключения.

Близкое знакомство с высшей столичной интеллигенцией и иностранным дипкорпусом открывало московскому эстету большие возможности, от коммерческих обменов до фривольных встреч.

В 1959 году, голосуя попутный транспорт в ближайший Серпухов, где имелась лавка с красками, у моих ног затормозил невиданный по русским дорогам, с высоким подъемом, британский мотор «лендровер». За баранкой сидел красавец с пронзительно-голубыми глазами, а в кузове доярка с ведром.

— Рисуем? — спросил водитель в голубых джинсах. Я ответил, что «рисуем» и едем за красками в Серпухов. Приятное совпадение, водитель «ровера» ехал туда же.

В Серпухове доярка побежала на базар, а мы отоварились в ларьке и вместе возвращались в Тарусу. По словесным оборотам «тошнотворная мазня», «не звучит», «пошло и плоско» я смекнул, что мой любезный шофер имеет прямое отношение к живописи или критике в искусстве.

Я что-то ляпнул насчет модного тогда Александра Тышлера, а шофер мне ответил: «А вот Виктор Никитич Лазарев считает, что это местечковая мазня!»

Как часто у нас бывает, мы расстались на тарусской площади, не зная друг друга по именам, часа три обходясь одним «вы», и только на месте, в выездной общаге ВГИКа, Володя Каневский, знавший «всю Москву», воскликнул: «Ну ты даешь, чувак! Тебя катают в машине Святослава Рихтера!»

А кто сидел за рулем, не знал и он. Лишь через год или два, на сей раз в электричке, художник Ян Левинштейн представил мне старого знакомца по имени и отчеству.

Оказалось, что этот таинственный Мороз опекает не только Рихтера, но и Ваську-Фонарщика, хорошо знаком с Ниной и Эдмондом Стивенсами, Вандой Василевской, Назымом Хикметом и Виктором Луи.

Много лет спустя, 4 июля 1969 года я встретил его на приеме в американском посольстве, в обществе жены, известной виолончелистки Натальи Гутман. После плоских любезностей, буквально через день после приема он постучался ко мне в подвал. С повадкой опытного маклака Мороз осмотрел содержимое подвала, от картин до перочинного ножика, ничего не купил, но пожелал мне «большого успеха».

Пару моих шумных соседей, Герасима и Шварца, без особых хлопот занявших подвальное помещение гораздо шире и светлее моего, с полным отсутствием чувства осторожности, свойственного всем без исключения фарцовщикам, я почему-то связал с именем Мороза. На мое предположение прокурор Малец сказал:

— Голубчик, смывайся как можно быстрее! Тебя ждет валютная статья 88 и восемь лет с конфискацией имущества!

По «делу Мороза» в самом начале 1974 года — речь шла о саботаже советской экономики на пятьсот тысяч долларов! — протащили «всю Москву», шестьсот свидетелей, от Святослава Рихтера до Сашки Барабанщика. Все имена свидетелей значились в записной книжке арестованного саботажника.

Несомненный интеллигент и человек передовых взглядов, В. А. Мороз вел учет подпольного мира и всех деятелей черного рынка от «А» до «Я» в книжке с потертым переплетом, где давались не только адреса и телефоны, но и яркая и образная картотека на каждого клиента.

Например, на букву «В» значилось:

«Валя Воробьев, по кличке „Борода“. Хитрый деревенский самородок с иностранными связями. Рисует абстракции. На обработку послать Шварца и Герасима».

— Кто такие Шварц и Герасим? — спросил меня следователь.

— Возможно, мои соседи по подвалу, но я не уверен, — отвечаю.

Молодые юристы Лефортова не отличались изощренным воображением. Я заранее знал все вопросы и ответы. На топорном конвейере «органов» под девизом «раскол и учет подполья» шли шизофреники живописи, малограмотные наркоманы и развратники Кратова, «фомичи» костромских иконных краев, «голые пришельцы» Льва Нуссберга, мистики глубокой жопы, праведники национального духа, британские и греческие шпионы.

Такого замечательного гражданина, автора литературной, адресной книжки советское правосудие топтать не станет. Накажут за перегиб, но не погубят окончательно. Следствие интересовалось торговыми возможностями «дипарта», и вокруг этого плелись все вопросы.

Моя память — дыры. Петли и кружево. Густой узор зимнего окна.

Имена всех иностранцев — запись которых вел майор Авдеев, автомобильные номера в особенности! — я не помнил, а случайные визитки, лежавшие в подвальной корзине, я выложил на стол следствия. Кроме визиток, за моим подвалом числились следующие лица: генерал-лейтенант С. И. Малец, карманный вор Свет Афанасьев, член профсоюза Игорь Холин, психбольной Василий Ситников, сионист Анатолий Шапиро, фарцовщик Рудольф Антонченко, китаец Ян Чжоу, комсомолец Александр Глезер, маклак В. А. Ястржембский, живописец Архаров-Фридынский, академик Виктор Попков, трубач Андрей Товмасян, фолькс-дойч Бауэр, скрипач Даниель Фрадкин, книжник Александр Васильев, переводчик А. А. Штейнберг, домовладелец Сергей Хольмберг и грек Георгий Костакис.

Решительно все прошли допрос по литературному доносу Мороза.

Окармливая любителей русской старины, Мороз организовал широкую доставку икон из русских деревень, где орудовали его взломщики по кличке «фомичи». В момент ареста Мороз имел в своем распоряжении квартиру в Москве, дачу в Переделкино и пару автомобилей иностранных марок. Смешно, но он числился обыкновенным шрифтовиком в том же профсоюзе, где состояли все мы.