Алексей Мишин - О чём молчит лёд? О жизни и карьере великого тренера

Для искушенного болельщика фигурного катания не является секретом тот факт, что абсолютно объективное судейство — недостижимая мечта. В сфере судейства существуют негласные договорённости. К примеру, лидера страны судят более лояльно, чем вторые и третьи номера сборной, которые могут кататься на таком же высоком уровне. Совсем недавно достаточно было взглянуть на национальности членов судейской бригады, чтобы понять, кому из спортсменов на данном турнире придётся легче, а кому — сложнее. Часто на Олимпиадах стараются не допускать массовой «миграции» медалей в одну страну. Это происходит практически во всех видах спорта, где имеет место субъективная оценка.

В один прекрасный день эти игры зашли так далеко, что весь наш судейский корпус на целый год был дисквалифицирован. И надо сказать, такое решение имело под собой основания. Тот период можно назвать настоящим «временем камикадзе» для наших судей. Едет арбитр на соревнования, а В. Н. Писеев ему говорят: «Ставишь этого фигуриста на первое место в любом случае». Судья делает, как ему велено, и, разумеется, получает дисквалификацию. Дома он пишет объяснительную в ИСУ, где пытается объяснить правильность своего решения, а на следующий турнир уже едет новый «камикадзе». Стоит сказать, что такой линии поведения есть некое оправдание — ведь международное сообщество довольно ревностно относилось к подавляющим успехам нашей страны и пыталось их как-то сдержать, в том числе и в судействе.

Но сдержать всепобеждающую волну судейского корпуса стран соцлагеря в тот исторический период было невозможно. Кроме представителей СССР, в бригаде могли быть судьи из Польши, Чехословакии, Румынии, ГДР. С последними у нас часто возникали взаимные интересы, связанные в основном с парным и мужским катанием. Даже несмотря на порой возникающие стыки «сфер влияния», как случилось в соперничестве Яна Хоффмана и Владимира Ковалёва, чаще всего мы с восточными немцами были союзниками.

В некоторых случаях судейство выходило за рамки не только официальных правил, но и негласных договорённостей, являя собой чистый беспредел. Вспоминаю ситуацию с арбитром Борисом Анохиным. Возвратился он с очередного чемпионата, выполнив указания. И, закрыв глаза, поставил, по-моему, Ковалёва на первое место.

ИСУ вручило ему «письмо счастья», гарантирующее двухлетнюю дисквалификацию. В соответствии с правилами пишет объяснительную, сидя в кабинете федерации. Анохин спрашивает Писеева: «Что писать, как объяснить оценки?» — «Смотреть надо было и соображать!» — с лёгкой иронией отвечает шеф.

Вот как комментирует эту ситуацию сам Валентин Писеев :

«По окончании каждого сезона проводился анализ судейства соревнований по фигурному катанию. Но так как от Советского Союза участников на всех турнирах было больше, чем от прочих стран, то и замечаний к нам было больше. Конечно, многим это не нравилось, тем более когда советские фигуристы занимали весь пьедестал. Представители международных федераций ревностно относились к нашим победам и буквально под микроскопом рассматривали все возможные ошибки судей. Не могли мы не замечать и предвзятое отношение со стороны ИСУ. Председателем техкома была тогда итальянка Соня Бьянкетти, которая все наши успехи воспринимала в штыки и искала возможности нас как-то зацепить. Тут надо сделать важную ремарку. На международных соревнованиях любой уважающий себя судья при прочих равных условиях поставит спортсмена из своей страны выше — иначе, спрашивается, зачем он тогда вообще сидит в бригаде, если не будет отстаивать своих? Основная же задача затем — доказать на „разборе полётов“, что ты прав.

История с отстранением советских судей началась в 1977 году. На одном из соревнований я поставил паре Ирина Роднина — Александр Зайцев 6.0, хотя Ирина допустила ошибку на сальхове. И понеслось — Бьянкетти тут же подготовила документ о моей дисквалификации на два года. А в июне того же года состоялся очередной конгресс ИСУ, на котором меня избрали членом техкома. И получилось, что, несмотря на полученное постановление, как нового члена технического комитета дисквалифицировать меня уже не могли.

Когда в ИСУ подсчитали общее количество ошибок советских судей за сезон, то приняли решение дисквалифицировать всю федерацию. Среди отстранённых оказались Кононыхин, Дрей, Анохин, Кубашевская, Богданова, Даниленко, Нестёгина — элита нашего судейского корпуса. Мы, естественно, возмутились, на что ИСУ прислало бумагу, где подробно были расписаны причины и механизм дисквалификации.

В связи со случившимся инцидентом меня вызвал тогдашний председатель Спорткомитета Павлов и спрашивает: „Что это такое?“ Я ему всё подробно рассказал и получил задание написать письмо на имя президента ИСУ в очень жёстких тонах. Я, как мог, постарался его исполнить. Принёс ему, значит, письмо, смотрю — Павлов что-то там черкает во многих местах. Прочитав, что получилось, я ахнул: по сравнению с его правками мой вариант письма был сравним с ласковым убеждением. Например, там были такие строки: „Господин Фавар (в то время — президент ИСУ. — Прим. ред .), вы войдёте в историю мирового фигурного катания. Но не с парадной двери, а с черного хода, как человек, предвзято относящийся к спортсменам. Вы — противник прогресса, занимающийся лишь подсчётами, которые почему-то идут лишь в одну сторону. У меня есть информация, как судят на Западе, но вы её не спешите обнародовать“. В итоге Павлов сам подписал письмо как председатель НОК.

Через какое-то время приходит ответ от Фавара. Он пишет, что как президент ИСУ имеет дело не с советским Олимпийским комитетом и не со Спорткомитетом, а только с национальной федерацией, поэтому мог бы на письмо и не отвечать, но в знак своего уважения к Павлову и к СССР всё же ответит и ещё раз разъяснит причины своего решения.

Чемпионат Европы в том году проходил в Хельсинки. В столице Финляндии жила наша хорошая знакомая по имени Ева — уже немолодая женщина, закончившая в своё время вуз в Ленинграде. Ева прекрасно говорила по-русски, болела за русских фигуристов и не раз помогала нам, когда соревнования проводились на финском льду. Встречает она нас и говорит: „Валентин Николаевич, тут Фавар такую активность развернул, хочет обязательно с вами встретиться. Готовьтесь“. Начались соревнования, мы сидим с Фаваром на противоположных трибунах. Смотрю, по виражу приближается наша финская бабулька и сообщает: президент ИСУ приглашает меня завтра в 10.00 к себе в номер. Я соглашаюсь. Она идёт обратно к Фавару и что-то ему говорит. Возвращается и докладывает: Фавар хочет присутствия на встрече Бьянкетти. Я ей отвечаю: „Передай ему, что я уже имел двухчасовой разговор с ней в Москве, поэтому у меня к ней вопросов нет“. Ева идёт к Фавару, тот ей снова что-то втолковывает. И опять понеслась по виражу запыхавшаяся финская бабушка: „Раз вы против Бьянкетти, то он хочет присутствия вице-президента ИСУ, господина Шумейкера“. Я отвечаю: „Ева, разговор может зайти так далеко, что Шумейкер может стать лишним, тем более что он не в курсе, собственно, вопроса“. Она снова идёт к Фавару и на последнем издыхании возвращается к нам со словами: „Валентин Николаевич, простите, но он хочет, чтобы я была его переводчицей“. На это я ей сказал, что к ней у меня никаких претензий нет, она в курсе всех событий, и мне даже будет приятно, если она составит нам компанию.