Станислав Симонов - Как выжить в современной тюрьме. Книга вторая. Пять литров крови. По каплям

— Знаешь, кто я? — спрашивал очередного зека продольный.

— Нет.

— Я внук Андропова, — понижая голос, значительно сообщал сомнительный внук.

Призрак и при жизни сволочью был, и после смерти остался гадом. Ведет себя как пьяный грузчик. Главное, ни слова без мата. Постыдился бы. Не привидение, а типичный обнаглевший хам.

В Америке волна раскрытий эпизодов растления малолетних священниками-педофилами. Называют десять тысяч случаев. Сумма исков — пятьсот миллионов долларов. Восемьдесят семь человек выиграли дело. Епархии заявляют о банкротстве, так как не могут выплачивать деньги по предъявленным искам.

Устинов ввел новое свежее понятие «оборотень в погоне». В погоне за чем? Или кем? Главное, само лицо Устинова говорит о его удивительной честности.

22 января. Суббота. Крымский рассказывал, что его знакомый ушел этапом на брянскую колонию общего режима. 10 сентября ушел, а 26-го с ним уже была связь.

На пересылках проигрываются так, что иной раз вместо обуви используют пластиковые бутылки. Вырезают в них отверстия и надевают как калоши. Если слышно вдруг «цок, цок, цок», значит, ползет бедолага, проигравшийся до такого.

26 января. Утро. Двинулось. Куда? Брянск… И пошло. Первый пошел. Вдали эхом — первый, первый. Второй! Вдали — второй, второй. Осмотр шестой закончил. Замечаний нет. Прямо по коридору. Бегом, руки за спину, не задерживаться. Кто задержится, перекрою туалет сразу.

Прутья решетки выгнуты волной и сварены в местах «гребней», отчего решетка сделана не квадратами, а квадратными окружностями. Брянск. Следов брата нет, хотя должны быть, я явно иду его тропой.

Программа защиты свидетелей в Брянской области. Все друг друга знают. Программа начала действовать уже после того, как свидетели дали показания на следствии. Осужденный мрачно заявляет: «Выйду — убью! Выхвачу и все…» Что делать со свидетелями в рамках их защиты? Переселять в другие области? Делать новые документы и отправлять на остров Врангеля?

28 января. Иду по еще горячему следу брата. Посмотрим. Брянский централ, тюрьма очень старая. Здание все прошито металлическими стяжками, для того чтобы не развалилось. Его построили или в конце восемнадцатого, или в начале девятнадцатого века. Арочные, волнами, потолки, нестандартные оконные и дверные проемы. Стены даже не в псориазе, а в проказе, шконки в три этажа. На этом фоне особенно дико смотрится новая современная аппаратура для флюорографии. Мусора несколько мягче и человечнее, чем в Москве, однако жути тоже нагоняют. Говорят, зарплата у них четыре тысячи, вот и нагоняют ужаса на четыре тысячи. Люди здесь уже с рюкзаками и «сидорами» из белых пластиковых мешков для сыпучих продуктов. Устройство туалета такое, что совершенно непонятно, как им пользоваться. Отдельной раковины нет вообще. Кран, старый, совковый — прямо над дыркой «чаши Генуя». И если включить воду и присесть одновременно, то вода будет падать прямо на спину. Для унитазного смыва предусмотрен еще один кран, находящийся прямо над дыркой слива. Прелестно. Матрасы с клопами, подушки такие же, белья нет вообще. Хорошо, что взял с собой посуду. Ее нет тоже. Середина хлебного батона крошится, как труха. Не то что есть, смотреть невозможно. Почти ничего не ел два дня. Потом организм взял свое, и я начал потреблять пищу. В туалете удивился, сколько же дерьма в человеческом организме.

Сережа ушел на «касатку». Уверен, что нагонят, посмотрим. Лично я сомневаюсь. Я не знаю обстоятельств его дела, просто сомневаюсь в самой системе работы кассационных жалоб.

Тормоза — древние, деревянные, обшитые металлом с дополнительной решеткой внутри камеры. Получается, как бы две двери — глухая и прозрачная. Доморощенную оклейку стен не сдирают. Дубок древний, как и сама тюрьма. Еще Чкалов за ним чай пивал. По легенде, он сидел именно здесь. И, судя по иероглифам, здесь пивали чай китайцы.

— На воле барана съедал — джигитом звали. Здесь две пайки ем — кишкоблудом зовут.

…Их жизнь бедна, глуха и некрасива. Их окружает холод, ненависть, мерзость, ложь, и запустение. Но они отчаянно боятся смерти, грязными пальцами цепляясь за жизнь.

Если «винт» салатовый, то он сексуальный. Если желтый, то так себе. Если нормальный «винт», то с двух кубов передоз поймать можно.

Перед войной система мест лишения свободы включала в себя 53 исправительно-трудовых лагеря, 425 исправительно-трудовых колоний (в том числе 172 — промышленные, 83 — сельскохозяйственные), 172 контрагентские колонии и 50 колоний для несовершеннолетних правонарушителей. По состоянию на 1 января 1941 года в них содержалось 1 929 729 человек. В начале военных действий эвакуации подверглись 27 лагерей и 210 колоний с общим числом заключенных 750 тысяч человек. Кроме того, пришлось эвакуировать 272 тюрьмы, в которых содержалось 141 527 человек.

— Волки, быстрее! — гаркнул здоровый конвоир, выпуская изо рта струю зимнего пара.

Из обшарпанного неопрятного, квадратного автозака по одному, с сумками, пакетами и сидорами стали вываливаться заключенные. Мороз, снег, запахи станции. Вдалеке — характерные звуки вокзального диктора. Голос женский, но что говорит, не разобрать. Автозак подогнали к дальним путям.

— Голову вниз. Второй. Третий.

Конвоир явно напускал жути своим свирепым голосом. Путаясь в поклаже, тяжело переступая через рельсы, опустив голову, заключенные потекли к «столыпину». Скрип снега, лай собак, шум станции. Похоже, по еле понятным приметам, станция Киевская. Отрывистое дыхание. Двенадцатый, тринадцатый, четырнадцатый. Автозак выплевывал, а «столыпин», обитый железом, с окнами, забранными непрозрачными стеклами, накрытыми решетками, обычный пассажирский вагон, вбирал в себя. Но прежде чем вобрать, измученных людей второго сорта обязательно пропускали через коридор из охраны и лающих собак. Бежали русские, кавказцы, узбеки, таджики, украинцы. Бежали молодые, средних лет и старые, совершившие преступление и так до сих пор ничего не понимающие. Бежали раскаявшиеся и стремящиеся. Все разные, но объединенные одним — глухим озлоблением. Бежали, надолго загнанные в положение людей второго сорта.

6 февраля. Брянский централ. Четвертая часть Марлезонского балета.

— Сколько мне дашь? Сколько? Двадцать пять? Ты прикалываешься, что ли, ну, тридцать пять еще куда ни шло. Мне обычно так и дают. Жизнь конкретно потрепала. С семнадцати по тюрьмам. Двадцать восемь мне. Детей двое — девочки. Жена померла, авария. Представляешь, жена померла, а через два месяца анализы пришли — ВИЧ. О смерти жены узнал от земляка на централе. Он заехал на централ, а я там в соседней хате сидел, и шлет мне маляву, мол, соболезную тебе, то-се. Я ему: ты че гонишь, волчара? Кому ты соболезнуешь, рыломорд? А он мне: ты что, не знаешь, в апреле жена твоя в аварию попала. А как получилось: я сидел на киче, теща позвонила, попросила сообщить, а мусора побоялись, думали, я вскроюсь или кинусь на них, и ничего не сообщили, гондоны. А потом я в СУС заехал, а потом, за добавкой на централ. Там и узнал все. А с женой у нас все замечательно было, вот с тещей на ножах всю дорогу, а с женой ништяк. Сижу однажды, с тестем выпиваю, тут жена подваливает и начинает пищать: хорош пить, сколько можно… А мы только начали. Ну, встал и хотел разочек жене двинуть, чтобы не вякала. А она — мать свою звать. Теща у меня под сто двадцать кеге, она, если даст тестю в ухо, он прямо в угол улетает. Короче, встала она между нами, и давай орать: я не для того ее воспитывала, учила, кормила, чтобы ее бить. И дала мне пощечину. Если бы я трезвый был, я бы точно в угол улетел, а спьяну меня закрутило, и я устоял. И тут же с ноги ей в лоб зарядил, а следом прямо в нос. Кровища пошла. Я за топор. Хорошо их погонял с топором, двери разбил, две штуки, окно, кое-что из мебели. Тесть исчез сразу. Испарился. Теща хотела милицию вызвать, жена не дала. Утром просыпаюсь, а надо мной теща стоит. Уходи, говорит, все, пожили. Я говорю: да и хрен с тобой. Собрался и жене говорю, идешь? Она говорит: да — и уходит со мной. Теща тут и охренела. Как же так, говорит, доча? А она ей: ты, мама, не права, если бы ты его первая не ударила, то все было бы нормально. А теперь у нас так все хорошо — обалдеть. Передачи мне таскала, помогала, короче, как мать.