Максим Коробейников - Я тогда тебя забуду

Однажды мы с Палькой ходили по задворкам и собирали пестики — вкусные растения весны. Было солнечно. Вдруг над лесом набежало облако, и почти сразу же по деревьям, по кустарникам и траве, по голой земле начали стучать редкие и крупные капли дождя. Под прорывающимся из-за облака ярким солнцем они казались стеклянными. Вскоре капли стали падать чаще. Они спешили с веселым шорохом, и вот уже дождь прошел — промчался мимо нас.

Я собрался уходить. Но Палька не мог прервать наслаждение.

— Погоди, не торопись, — попросил он.

— Да ведь дождь. Промокнем.

— Ты не бойся, — успокоил меня Палька, — вымочит, так и высушит. Ты только не бойся.

И в этот момент сверху, с самих небес, опустилась радуга, встала на обе ноги.

— Дуга! — воскликнул Палька. — Смотри, Ефимка, дуга! Чудо!

Такого я еще не слыхал. Так ведь, в самом деле, это чудо — дуга, что расписана всеми красками и с неба на землю опущена.

Во мне возникла решимость. Стремление увидеть радугу близко, желание потрогать ее руками были сильнее меня. Я дернул Пальку за рукав.

— Айда к радуге!

Видимо, Палька по уровню естественнонаучных знаний был не выше меня и потому согласился без колебаний:

— Айда.

Сначала мы шли быстро, и радуга упиралась в Конкинский ложбень, но, когда мы подошли туда, она переместилась к Конкинцам, в версте от Малого Перелаза. Когда мы подошли к Конкинцам, радуга снова ушла от нас.

— Ну, ее не догонишь, — сказал Палька.

Но мне очень хотелось побывать у радуги, постоять под ней, и я не мог избавиться от этого желания. Мы пробежали к Бычихам, а радуга уходила от нас к Большому Перелазу, волостному и уездному селу.

— Вишь, как она шагает. Не поспеть за ней. Вот если бы на лошади, тогда да. Одним махом бы. А так рази поспеешь? — говорил Палька и тащил меня за руку по кратчайшему пути к радуге.

Наконец я устал, и, когда радуга исчезла и нам стало ясно, что надо возвращаться домой, я понял, что не могу двинуть ни ногой ни рукой. И все-таки я спросил Пальку:

— А куда она девалась?

Он ответил, не задумываясь:

— В Бычихинское болото. Она всегда туда уходит. Сколь раз видел.

Сейчас мне ясно, что Палька так и не узнал до конца своей жизни, что такое радуга, откуда она берется и куда исчезает.

Обратно Палька нес меня на себе. Я обхватил обеими руками тонкую шею, а он подложил мне под зад свои длинные худые руки и бежал к дому, напрямик, вприпрыжку, взбрыкивая, с ржанием, гиканьем и свистом, изображая одновременно и коня и всадника. Превосходство в силе надо мной доставляло ему радость. Известно, ничто так не укрепляет дружбу, как сознание того, что твой друг слабее тебя.

И после мне приходилось видеть, как радуга падала на взгорье и заставляла все вокруг себя сверкать всеми цветами, как лес внезапно затихал при этом и начинал дышать особой прохладой. Еще не раз золотые ливни пугали и радовали меня. Но никогда я уже не испытывал такой радости, как тогда с Палькой. По мере того как я узнавал, что это известное физическое явление, радуга все больше теряла и таинственность и притяжение.

Летом Палька предложил мне подняться на Пугу.

— Оттуда видно Большой Перелаз, — пообещал он.

Я давно мечтал увидеть село. Оно в моем воображении рисовалось как что-то совершенно необыкновенное.

Пуга была высокая, с одной стороны разрушенная, будто чем-то выскобленная гора. Все окрестные деревни брали из нее песок. Когда много лет спустя я впервые услышал слово «катакомбы» и объяснение к нему, я почему-то вспомнил нашу Пугу. Она была изрыта там и сям, точно кто-то источил ее всю, как червь точит больное и старое дерево.

Подойдя к Пуге, мы с Палькой молча пошли по ее песчаному скату. Над горой нависало и давило на нас бескрайнее синее северное небо.

Мы понимали друг друга без слов и, испытывая беспредельное блаженство, схватились за руки, пустились в гору и оказались на самой ее вершине.

Всякому, кто смотрел с Пуги на Малый Перелаз, на нашу деревню, казалось, что она когда-то сползла с горы со всеми своими домами, дворами, хлевами, пристройками, огородами и остановилась перед крутым и высоким берегом Лебедки, побоявшись спускаться дальше. Только бани не побоялись, съехали еще ниже, к самой реке, за которой круто поднимался в небо вместе с горой старый огромный лес под названием Поскотина.

Деревушка стояла задами к Пуге, все окна глядели на реку. Стояла она постаревшая, как будто вросшая в землю, под цвет ее, покрытая старой соломой, грустная и задумчивая.

Мы смотрели с Пуги на деревню. Вот пятистенка Селиверста Житова (кроме старика, в доме живут четыре сына). Вот Перелазовых три дома подряд, один из них наш. Вот развалюхи Абрама Житова и Митроши Косого, рядом избы бабы Шуни и Авдотьи-Мишихи. А вот Алеша-зять горит красным железом, блестит на солнышке. Справа, на возвышении, дом Степана Фалалеева, кругом него разрыто: строится. Кирпичи, бревна и доски аккуратно сложены. А еще дальше, через лог, на другом берегу — дом Васи Матюшина. За ним не домик, а игрушка Дениса Устюжанина, хоть и под соломой, да новенький. Денис построил его, когда пришел с германской войны.

Я смотрел на свою деревню, и мне было тревожно и удивительно сладко. Палька тоже смотрел, и его нос с горбинкой заострился, а глаза были влажные.

Потом Палька, будто очнувшись, отвернулся от деревни и сказал:

— Видишь? Вот он, Большой Перелаз.

Глаза его горели. Я ничего не увидел.

— Не видно, — ответил я.

— Эх ты, вершок, — с этими словами Палька взял меня на руки и поднял над головой.

Хоть Палька и поднял меня на целый аршин, я опять ничего не увидел.

— Не туда, видно, смотришь. Эк у тебя глаза-то как решето. Только что большие, а ничего не видят.

Палька начал подсмеиваться надо мной, и тут произошло нечто необыкновенное. Вместе с дыханием теплого летнего ветра долетели до меня звуки, которые я никогда не слышал. Они лились сверху, странные, захватывающие, спокойные и грозные одновременно.

— Ну, ты хоть слышишь? — спросил меня Палька и объяснил: — Колокола бьют в Большом Перелазе.

У нас в деревне тоже был колокол, подвешенный к столбу у пожарного сарая. Но звуки он издавал совершенно иные: резкие, звонкие. Он пугал, требовал, кричал. Колокол из Большого Перелаза вещал. Его плавное звучание расплывалось над землей.

Я спросил Пальку:

— А где этот колокол подвешен?

— На колокольне, — ответил он. — Где ему еще быть?

Тогда я спросил:

— А колокольня, какая она?

Палька бывал в Большом Перелазе. Баба Шуня часто брала его с собой в церковь. Поэтому он дал исчерпывающий ответ:

— Колокольня… Дак ведь как бы тебе сказать? Вот если на дом Степана Фалалеева поставить дом Алеши-зятя, а на тот избу Васи Матюшина, а на него Абрама, а на того Митроши Косого, то получится колокольня. В последней, самой верхней клети колокола висят, а на самой верхушке, на луковице, — крест. Он в самое небо достает.