Максим Коробейников - Я тогда тебя забуду

Отец постучал в ворота, и вскоре нам открыл парень в черной блестящей шапке. Потом, на свету, я понял, что это не шапка, а волосы у него такие кудрявые.

Я помнил указание бабки Парашкевы, и когда входил в избу невесты, то вслед за взрослыми тоже взялся рукой за голбец. Так положено, такая примета есть.

Навстречу нам вышла маленькая, остроносая, очень смуглая, почти черная женщина, похожая на галку. Это сходство усиливалось еще тем, что она была вся в черном. Волосы ее были настолько черны и так гладко зачесаны, что казалось, будто у нее на голове черный платок из шелка. Она поклонилась, попросила раздеться и потом всех усадила за стол.

— Мы пришли с добрым делом к вам, — начал разговор отец. — В нашем жите хорош росток. Вишь, жених какой вырос.

Иван приосанился. Черная женщина пристально посмотрела на него и, поклонившись в сторону отца, проговорила:

— Бог вас спасет, что и нас из людей не выкинули.

Мама внимательно следила за ней, бабка Парашкева одобрительно кивала головой: дескать, эк, эк…

— А у вас, — продолжал отец, — невеста. Вот мы и приехали. Посмотреть да поговорить. Решайте. Люб, так сват, а не люб, так добрый человек. Мы в обиде не будем.

— Так, так, так, — снова заговорила, но уже менее решительно черная женщина. — Истинно говорите: сват, так сват, а не сват, ин добрый человек. И мы в обиде не останемся. Давайте посмотримся да поговорим.

Отец рассказал, что мы из коммуны. Оказывается, черная женщина, которая, как я сразу понял, была матерью невесты, знала отца.

— Ну, помилуйте, да кто же вас не знает! Во всей округе известны.

У меня от гордости спирало дыхание. Аксинья Филипповна — так звали мать невесты — крикнула куда-то за печь:

— Настасья! Вынеси что-нибудь. Попотчуй гостей.

Вышла невеста. Это была худая девка, остроносая, тоже похожая на галку, тоже вся в черном и с черными блестящими волосами, но в отличие от матери очень высокая. Она вошла как-то по-особому. Уважительно поклонилась отцу, маме, Ивану и бабке Парашкеве и улыбнулась мне. Поклон был и достаточно глубоким, и в то же время, показалось мне, гордым. Вспоминая этот момент, я сказал бы, что собственного достоинства она не унизила. И сейчас мне кажется необъяснимым, как в такой бедности она сумела на смотринах сохранить свое величие. В тот миг она была красива. Подойдя к столу, Настасья быстро расставила тарелки, стаканы и бутылки, положила ложки, ножи (потом станет известно, что все это было принесено от соседей).

Мать невесты быстро наполнила стаканы. Мне налили крепкого кислого квасу.

— Ну, со свиданьицем.

— Со знакомством.

Мужики выпили, бабы пригубили. Начался первый, малый запой невесты, первая пирушка между своими. Впереди еще будет много выпито и съедено, и обе стороны по уши влезут в долги. Сегодня должны дать согласие и решить кладку и приданое. Начинался сговор. Аксинья Филипповна говорила спокойно и уверенно, и такой тон подкупал и вызывал доверие:

— Ох, не байте. Дети отцу-матери больки. Каждому свой робенок близок к сердцу. А как вот, если мы да вдруг промахнемся, дак ведь обидно и досадно будет. Это ведь только тот может понять, кто страдание материнского сердца изведал, меру чувствительности имеет.

Все поддакивали и одобрительно кивали.

— Ой как жалко отпускать на сторону-то. Хотя и так поглядеть: дочь-то все равно чужая добыча. Дочь отцу-матери не корысть, не кормилица. Вот и холь да корми, учи да стереги, да потом в люди отдай.

Тут с печки раздался старушечий дребезжащий голос:

— Поверите, дочерины-то дети дороже своих.

Но Аксинья Филипповна так посмотрела на старуху, что та замолкла и больше не открывала рта, чтобы не сказать чего лишнего. Старуха тоже была черная и остроносая.

— Но это все присказка, — опять начала мать невесты, — а сказка-то впереди. Невеста-то наша сирота, да и без приданого. Что я могу одна сделать? Зато работница будет — поискать.

— Ну, — ответил на это отец, — наши родители, как говорят, за тем не гонители. Мы не за приданым приехали.

Сватья, будущая теща Ивана, не могла не понимать, что Настасья, ее дочь, не может произвести впечатление красавицы, и старалась приукрасить ее.

— Квашня-то плоха, что говорить, да притвор-то гож, — пела она, показывая на Настасью. — Но, слава богу, не в мать, а в отца пошла. Уж больно характером-то хороша, послухмяная, ну и дельная — поискать. Я-то, вишь, больно не баска, а отец-то был инператор.

— Ну и что не больно красивая, зато умна, видно?

— Да уж этим-то бог не обидел.

— Дак ведь на красивую-то глядеть хорошо, а с умной жить легко.

— Что и говорить, красивая-то на грех дается.

Настасья стояла ни жива ни мертва и от этого казалась все более и более некрасивой.

— Да что ты, сватья, девку совсем смутила. Девка как девка, — сказал отец, — и росту высокого, и стройная, и волос хороший. Значит, и внуков нам даст таких же. Красную жену не в стенку врезать, не картинка. Я вот взял в жены себе баскую-то, так всю жизнь мучаюсь.

Мама засмеялась и поперхнулась, закашляла. Настасья ушла за печку.

— Но зато девка моя умна. Ничего не знает, а все разумеет, — продолжала расхваливать свою дочь сватья.

Отцу такой разговор нравится, он его поддерживает:

— Ох, как верно, сватьюшка, говоришь. Чего девка не знает, то и красит ее.

Выпили, и снова налили, и опять выпили.

— Вот ведь как оно получается-то! — кричит бабка Парашкева, охмелев. — Бабы каются, а девки замуж собираются. И куда бы и зачем? Эх, дуры-дуры!

Но отец прерывает ее крик:

— Погоди, бабка, помолчи, тебя мы еще дома послушаем. Дай умному человеку поговорить. Ну, так как, сватья, сговор-то наш состоялся, выходит?

— Дак ведь не мне с ним жить, а ей, — говорит сватья.

Потом наливает себе, отцу, Ивану, маме, бабке Парашкеве, выпивает сама, настойчиво и терпеливо ждет, внимательно оглядывая гостей, пока все выпьют, и говорит:

— У доброй девки ни ушей, ни глаз не должно быть. Ей и смотреть на тебя нечего.

А сама все-таки долго смотрит на Ивана и говорит:

— Ну, чем не жених! Да я бы и минуты не раздумывала, если бы за такого-то. Босиком бы за этаким-то побежала. Я и спрашивать ее не буду. Нече время терять. Как я скажу!

— А вот ведь, не видав, девке-то верится, — опять вступает в разговор бабка Парашкева. — Все счастье какое-то замужем чуется. А где оно?

Но отец опять грубо прерывает ее:

— Погоди, говорю тебе, бабка. А ты, — обращается он к Ивану, — гляди, что покупаешь. Твои деньги, твои и глаза.

Тот встал. Настасья вышла из-за печки и встала рядом, раскрасневшаяся и будто опять похорошевшая. Глаза ее в мольбе и покорности смотрели на Ивана. Иван сказал:

— Так ведь я воле родительской рази перечу?

Теща подошла к нему, поцеловала в губы: