Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

— Весёленькая встреча, мать его, чуть камеру мне не разбил, — взбушевался мой кинооператор Ваня Траленко, отрывая глаз от видоискателя. Фразу эту услыхал Сенькин и, обернувшись, обжёг нас испепеляющим взглядом.

В тот же день в Петрозаводск прибыли Сергей Михалков, Леонид Соболев, Николай Асанов, Семён Бабаевский, Николай Рыленков, Андрей Лупан и другие.

В полдень в Доме культуры онежцев началось заседание секретариата правления — не правда ли, забавно звучит «секретариат правления», мало правления, давай ещё и секретариат, пусть служит.

Вступительное слово произнёс председатель правления Союза писателей России Леонид Соболев, крепкий мужчина, бывший моряк, а в те годы депутат Верховного Совета СССР, автор знаменитых рассказов «Морская душа».

За ним на трибуну поднялся наш Антти Тимонен, его доклад назывался: «Состояние и задачи карельской литературы в свете решений ХХ и ХХII съездов КПСС».

Потом пошли выступления приезжих и местных писателей. В этом месте в моей записной книжке белые страницы. Ничего не записал я, ничего не осталось в памяти. Не остались в памяти и встречи мастеров слова с трудовыми коллективами. А вот поездка в Кижи 23 августа осталась и в записной книжке, и в голове.

На тихоходном теплоходе «Ладога» приезжие писатели всё ещё сохраняли важность и даже некую чванливость. Те, кто поважнее, в каюте у себя обнаружили прохладительные и крепкие напитки. Тот, кто был пониже рангом, должен был достать кошёлек и пойти в буфет.

На палубе «Ладоги» сновали двое наших газетчиков и, конечно же, вездесущий фотокорреспондент ТАСС Семён Майстерман.

…Вот и засеребрились головки Преображенского диковинного храма, вот бросили дощатый трап, по бокам встали предусмотрительные матросы. И правильно, ибо некоторым, сходящим неверной походкой, очень даже нужна была надёжная рука поддержки.

Наша съёмочная телевизионная группа, как это наметили мы ещё на борту, сконцентрировала своё внимание на Александре Прокофьеве. Правда, он уже был хорош, но всё же вполне контролировал себя.

Почти сразу на берегу я увидел знаменитого плотника, настоящего русского Мастерового с большой буквы Михаила Кузьмича Мышева. Это он и его товарищи по артели обновляли Кижский ансамбль, рубили осиновые лемехи и крыли ими маковки церквей. И так славно они сделали своё дело, что многие видные зодчие, историки, художники диву дивились. А уж заморская публика так и вовсе разевала широко рот, глядя на серебристую двадцатидвухглавую Преображенскую церковь.

Михаил Кузьмич уже в возрасте, где-то под семьдесят. Подтянут, сух и прям, большие натруженные руки не знает куда деть, крутит травинку. Лицо доброе, честное, интеллигентное, речь внятная, но тихая. Заметно чувство собственного достоинства. Я уже делал о нём небольшую телепередачу, но он как-то меня не признал сразу, всё по сторонам глядел, будто искал кого-то.

Поздоровавшись, я спросил его о здоровье, и тут у меня сверкнула мысль: свести, познакомить и даже как бы подружить двух великих мастеров, мастера слова Александра Прокофьева и мастера топора Михаила Мышева. План мой понравился Майстерману, и далее мы уже действовали в паре. Поведали Мышеву, кто такой Прокофьев (между собой мы уже звали именитого поэта по-свойски дядей Сашей), какое место он занимает в поэтической шеренге страны и что хорошо бы такого именитого гостя принять Мышеву у себя дома, поставить на стол что бог послал, а выпивку и казённую буфетную закуску мы принесём.

Поездка в Кижи. Слева направо: Анатолий Гордиенко, Александр Прокофьев, Михаил Мышев, Семён Майстерман. 23.08.1964.

Мышев колебался, и мне пришлось побежать к его жене, объяснить ей суть дела. Мария Васильевна, тётя Маша, небольшая старушка в сарафане, в чистом ситцевом платочке, всплеснула руками. Однако, подумав, сказала, что в доме есть початый рыбник, жареная плотва, и ещё она может отварить картошку.

Теперь надо было уговорить Прокофьева. На диво он сразу же всё понял, закивал головой, обернулся к двум своим сопровождающим, и те вскоре потащили в домик Мышева ящик с водкой и снедью.

Не пройдя весь положенный путь с экскурсией, мы через полчаса забрали дядю Сашу, его обслугу, прозаика Николая Асанова, поэта Сергея Смирнова и заторопились к Мышеву.

Картошка ещё доходила на плите, а рыбник и жареная плотва кижская уже красовались на широком подоконнике. Я сказал, что хозяйку зовут Мария Васильевна, тётя Маша.

закричал зычно Прокофьев и, приплясывая, застучал каблуками по дощатому полу.

Тётя Маша прикрыла щёки уголками платка, отшатнулась от толстого, краснолицего хмельного поэта.

— Ты ко мне не Хруща привёл? — спросила она меня тихо.

Я вначале не понял, кого она имеет в виду.

— Ну, того лысого Хруща, что в Кремле. Толстый, гораздый говорить.

— Нет, матушка, это другой, но его друг. Тоже парень хоть куда.

— Да уж вижу, и в бубны бить, и водку пить. Вон сколько понанесли. Нешто выпьете? И монополька, и консервы, и колбаса духовитая с дымком.

Пили за Россию, за Кижи, за плотницкое и поэтическое ремесло. Вскоре песню завели. В комнате стало душно. Прокофьев скинул пиджак, снял галстук и стал похож на деревенского пасечника или на Пана с картины Врубеля.

Я пошёл искать своего кинооператора. Серёжа Петруничев как раз снимал Леонида Соболева, который что-то упоённо рассказывал местным людям. Кинооператор Серёжа доложил, что снял Николая Рыленкова, читающего стихи, снял «дядю Стёпу» — Сергея Михалкова с детьми. Тем временем я увидел, как «дядя Стёпа» улёгся в какую-то травянистую ямку и кричал, что хочет здесь остаться навеки, хочет, чтобы его именно тут похоронили. Стали хоронить: засыпать сеном из ближнего стожка, свежей травой. Смех, песни, гармошка заливается.

Незаметно пролетело время. «Ладога» дала первый басовитый гудок. Прокофьева и компании нигде не видно. Мы с Майстерманом бодро двинулись к домику Мышева. Прокофьев никак не хотел уходить, упирался, падал на кровать, употреблял разные некрасивые слова. Ещё раз загудела «Ладога». Асанов и Смирнов, поддерживая друг друга, побрели к причалу, бросив Прокофьева и всю нашу честную компанию.

Только лишь через полчаса мы вывели дядю Сашу на вольный ветер. «Ладога» ждала Александра Андреевича Прокофьева, которого мы вели с Майстерманом.