Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

Ольга, обрадованная свиданием с братом, несломленным, необолваненным в Советской России, искренне любящим фюрера, согласится уважить просьбу брата представить его фюреру, и тогда Лев Константинович выполнит главное задание руководства НКВД — убьёт Гитлера.

Льва Константиновича чекисты долго готовили, обдумывали способы убийства Гитлера. Книппер был готов на всё. Именно на всё! Понимая умом и сердцем — живым он не останется.

Но Москва выстояла, Советский Союз победил. Готовность композитора Книппера убить фюрера, готовность пожертвовать собой, очевидно, стала известна Сталину. Как отблагодарить Льва Константиновича? Наградить орденом? За что? За то, что не пришлось выполнять задание? Ну, будет ему приколот к груди орден, об этом узнают родные и друзья, спросят: «За какие такие заслуги?» Тем более что Книппер не был на фронте, не был выдающимся композитором; правда, в довоенные и послевоенные годы радио довольно часто передавало его «Полюшко-поле».

В 1946 году Лев Константинович Книппер получает Сталинскую премию. Через три года — снова Сталинская премия. Следует сказать, что в этот период, между премиями, он написал музыку к двум операм: «На Байкале» и «Источник счастья». Оперы не имели большого успеха, а сегодня о них знают только заядлые театралы и историки театра.

Но вернёмся в Дом творчества под Сортавалой. Вспоминаю строгое, аскетическое лицо Льва Константиновича, его длинную худую руку, крепкое рукопожатие цепких, слегка скрученных пальцев, в октябре сорок первого сжимавших гранату или пистолет. Так вот, оказывается, кто мне жал руку, вот, оказывается, кого я видел, с кем разговаривал. С человеком, который должен был убить Гитлера.

О том, что в Болгарии открылся Международный Дом отдыха журналистов, я услышал, кажется, в начале 1962 года. Попасть туда можно только став членом Союза журналистов СССР. Это обстоятельство как-то ускорило мои намерения: я собрал все свои важнейшие публикации, к тому времени их у меня уже было предостаточно. Не мешкая, получил рекомендации старших коллег и характеристику со студии телевидения, где я работал старшим редактором информационной программы. Решение нашей Карельской организации утвердила Москва, и вот уже у меня в руках кожаная, тёплая книжечка с золотой надписью «Союз журналистов СССР». Хорошее, действенное удостоверение, помогало во многих сложных ситуациях, особенно если надо было срочно достать билет на поезд, на самолёт, получить льготный билет в музей, в московский театр.

…И вот великая радость! Я еду в Болгарию. Еду впервые за границу! Еду в «Международен Дом на журналистите» близ Варны, в двух километрах от сказочных, вожделенных Золотых Песков, которые были на устах у многих, многих наших граждан.

Путёвку в Дом отдыха мне выделили на май, летом едут москвичи, почтенные персоны. Итак, май 1963 года. Целый месяц в Болгарии! Едем поездом, сборная группа, тридцать человек со всей страны.

У нас только сошёл снег, а тут, за окном, я вижу, как деревья постепенно одеваются в зелёное платье. С каждым часом зелень густеет. На глазах происходит чудо — рождение весны, рождение лета.

За окном белые горы! Глыбы скал, сложенные пластами, они поднимаются странными фигурами, столбами. Шустрые мелкие речушки бегут по гладким отмытым камням.

— Яболки моля! Яболки моля! — кричали мальчишки на станциях и протягивали нам в окна краснобокие, чистые тугие яблоки, будто только с ветки.

30 апреля приехали в Софию. А 1 мая, в красный день календаря, наша группа, группа советских журналистов, была удостоена чести быть почётными гостями на Центральной площади рядом с правительственной трибуной, где стоял молодящийся, то и дело снимавший белую лёгкую шляпу перед проходящими колоннами Тодор Живков. Парад и демонстрация прошли быстро и как-то по-домашнему. Танцы в колоннах, светлые улыбки нам, гостям.

Вечером — долгий утомительный банкет с бесконечными тостами «за мир и вечную дружбу», а утром — снова поезд и недельная поездка по стране. В программе, конечно же, была Шипка, знаменитая, величественная. К ней ехали автобусом по непривычной горной серпантинной дороге, поднимаясь вверх и вверх, минуя ущелья со странными названиями «Тёщин язык», «Момин проход».

В селе Шипка остановились на небольшой площади и весело пошли вверх к церкви, золотые маковки которой проглядывали сквозь высокие деревья. Я плёлся последним, ибо, как всегда, что-то фотографировал на ходу. И тут я увидел приземистый домик, над дверью которого висела вывеска «Селкооп. Пивница. с. Шипка». Решение пришло сразу — в церковь не иду, а загляну в пивницу, в настоящую таверну, о которых столько читано-перечитано:

А тут ещё этот старик Хэм, великий Хэмингуэй, у которого все герои пьют и балагурят в тавернах, в тратториях, и который только-только в своём грубошерстном глухом свитере вошёл в каждый дом с необычными рассказами и романами.

В пивнице было сумрачно, за стойкой сидел полусонный болгарин, над ним и над кувшинами с соком летали ленивые стайки мух. Он спросил, что мне налить, но я помотал головой — советским за рубежом пить не полагалось, да и денег-то у нас кот наплакал, меняли тогда всего тридцать рублей. А надо было купить трикотажную чёрную рубаху, новомодные нейлоновые носки. Мы, мужчины, тогда носили этакие хитроумные резинки на голени, к которым прищёлкивались носки. Да и жена ещё записала в поминальник: чулки, сыночку — замшевые шортики.

Бармен снова спросил что-то, я ответил ему громко по-русски, что не пью, а зашёл так, посмотреть. И тут слева из-за стола поднялся высокий, с большим животом человек, а за ним маленький, сухощавый, с волевым измятым лицом.

— Батюшки! Я слышу родную речь! — загудел высокий, разглаживая мощные усы и подусники, каковые я доселе видел на фотографиях царских генералов в бабушкином журнале «Нива».

— Полковник фон Рейдер, — сказал он, подавая тяжёлую огромную руку.

— Полковник Инютин, — сказал сухощавый и, слегка наклонив голову, неожиданно щёлкнул каблуками.

— Ну, как там, в России? — спросили они в один голос.

Я стал рассказывать о бурном развитии нашей страны, о трудовом подъёме, который царит на заводах и фабриках, в леспромхозах, колхозах и на стройках.

— А в Новочеркасске ни хрена не строят, — перебил меня фон Рейдер.

«Ну вот они, контры недобитые, вражины махровые», — летало у меня в голове. «Каким ты был, таким ты и остался…»

— Не принимай на веру слова молодого человека, ему так велено гуторить, — сказал сухощавый Рейдеру. — А вы, сударь, из каких краёв будете? — обратился он уже ко мне, умело меняя тему.