Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

— Нэ разбирам, нэ разбирам, — бубнил он.

Кто-то из сидевших за столиком сказал, что полковник Рейдер ждал тут кого-то с утра. Повесив нос, я пошёл к церкви. Там мы пробыли долго, там я расспрашивал местного священника, отца Иосифа, не воевал ли на Шипке Олонецкий пехотный полк. Не воевал.

А когда спустились вниз и стали садиться в автобус, откуда-то прибежал Рейдер. Запыхавшись, он сказал, что Коста болен воспалением лёгких и не смог прийти. Я передал Рейдеру увесистый пакет для Инютина. Рейдер пожал мне руку, а потом, плача, бросился обнимать меня.

…Наша переписка продолжалась. Слава Богу, мне никто ничего не говорил ни на ухо, ни за углом, нигде ни в каких высоких домах не намекали, что давно пора прекратить это баловство.

«Часто вспоминаю Ваши слова о русской осени. Здесь осень чужая и чуждая. Привет Вам, Вашим близким и поклон моей далёкой, но незабываемой Родине, которую, увы, мне не придётся увидеть…»

«Мой молодой друг Анатолий! Спасибо за то, что не забываете меня. Вы, чужой человек, стали связующим звеном с моей милой Родиной, пишете мне, и я радуюсь Вашим письмам. Говорю об этом потому, что в Болгарию, разыскав меня, приезжала моя дочь. Какие-то люди, её сопровождавшие, снимали нас в самых различных местах. Снимали вместе и отдельно, и ни один из них не прислал мне карточек. И дочь не прислала. А Вы подарили мне целый пакет фотографий. Кстати, возможно, Вы слышали о моей дочери — Вере Инютиной. Из её слов следует, что она известная московская актриса, снимается в кино, читает радиопередачи. Посылаю Вам засушенную теменушку. Из моей клумбы. Жму руку».

В письме лежала сплющенная, не поблекшая фиолетовая фиалка. Конечно же, я слыхал эту фамилию. Вера Инютина в шестидесятые годы часто читала на Всесоюзном радио, читала она рассказы, повести. Голос запомнился сразу, голос необычный, добрый, честный, какой-то материнский. Великолепная дикция, высокое актёрское мастерство, полное проникновение в материал, как сказал бы какой-нибудь профессиональный критик.

Вот это горестное письмо о дочери оказалось последним письмом Константина Дмитриевича Инютина. Мир его праху…

…В конце мая 1965 года в Петрозаводск, к нам, на Карельское радио, приехал знаменитый Юрий Борисович Левитан, Великий диктор Великого Времени. Приехал он в командировку для проведения учёбы с нашими радийными дикторами, говоря нынешним языком, прибыл проводить мастер-класс.

Нас, телевизионных комментаторов и ведущих программ, соседи с радио как бы пригласили и как бы нет. Анна Петровна Варламова, старший диктор на радио, а это она организовала эту учёбу, великодушно разрешила мне бывать на их занятиях. Варламова что-то сказала Левитану обо мне, тот долго и с интересом разглядывал меня, а в перерыве уточнил, действительно ли я занимаюсь военной темой, я подтвердил и начал что-то говорить о первом своём телефильме «Песня о заставе». Но Левитана интересовало другое — не знаю ли я начальника петрозаводского Дома офицеров и нельзя ли с ним войти в контакт, дабы выступить перед солдатами со своеобразным концертом, с рассказом, который называется «Говорит Москва». В этом концерте Левитан повествует о себе, о работе на Всесоюзном радио в годы войны. В концерте много военной кинохроники, включены даже песни военных лет.

Начальник Дома офицеров Леонид Львович Гольденберг, мой добрый знакомый, тут же ухватился за это предложение, и через день мы с Анной Петровной привезли Левитана к нему. Концерты эти, как мне кажется, шли почти каждый вечер, всем было хорошо — и мне, и Дому офицеров, и Левитану, которому платили повышенный гонорар, хотя у него к тому времени ещё не было звания «Народный артист СССР». Но Леонид Львович никогда не обижал именитых гостей.

Представляла публике знаменитого коллегу Анна Петровна Варламова. В чёрном бархатном платье она напоминала Екатерину Вторую. Однажды Анна Петровна была занята, и эту роль выполнил я.

Левитан жил в «Северной», ему было скучновато длинными светлыми вечерами, и он, как мне казалось, радовался, что я его провожаю после концерта, показываю ему город и расспрашиваю, расспрашиваю.

Умение слушать — великое дело. А умение найти в каждом человеке что-то интересное, побудить его к воспоминаниям, при этом слушать не просто абы как, а с неподдельным интересом — это уже высший пилотаж. Всем этим должен обладать журналист. Нет этого — не суйтесь в древнее наше ремесло.

Не знаю, откуда у меня любопытство к людям? От родителей взялось, от прочитанных книг, от быстро перелистываемых страниц жизни? Но мне всё интересно: и люди, и звери, и трава, и планеты. Чем кормятся анаэробные бактерии, и как кровь движется в человеке? Кто такой Вальтер Фогельвейде, и откуда берутся в сердце страх, радость и любовь?

В записной книжке я отметил день первого концерта Левитана, это был день долгих наших бесед — 27 мая 1965 года. После концерта мы идём от Дома офицеров вниз по Гоголя, и я говорю о том, как во время войны, летом сорок третьего года в нашем партизанском отряде все сходились к штабной землянке и слушали по трофейному радиоприёмнику голос Москвы, голос Левитана, как уже после освобождения Чернигова весь наш дом слушал Приказы Верховного Главнокомандующего об успехах на фронте.

— Навсегда во мне живёт ваша, Юрий Борисович, интонация, победная, торжественная интонация последней фразы Приказа, — говорю я Левитану. — Вот уже прочитана суть, названы освобождённые города и сёла, прозвучали фамилии военачальников. Вы делаете паузу: одна, две, три секунды и, чеканя слова, читаете последнюю строку: «Верховный Главнокомандующий маршал Советского Союза…» Далее вы снова делаете паузу в две секунды и выпаливаете: «Сталин!!!». Потрясающее, гипнотическое воздействие!

Левитан глядел на меня с интересом. Глаза его за очками весёлые, губы в улыбке. И вдруг он во всё своё могучее, знаменитое горло произносит эту фразу, громко, раскатисто, величественно:

— Верховный Главнокомандующий маршал Советского Союза… Сталин!

В этот миг мы проходили мимо знаменитого тогда в нашем славном городе гастронома на улице Гоголя. Неподалеку от дверей стоял десяток мужиков, трое тех, что поближе к нам, отмечая долю ногтем большого пальца, по очереди пили из горла. Тогда был такой клич: «Третьим будешь?» Каждый из троих давал рубль, покупалась бутылка «Московской» и тут же, у крыльца или в сквере у Дома культуры онежцев, распивалась молча и быстро.