Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

Время остановилось. Левитан думал о своём; возможно, ему вспомнилась редакционная летучка, и, возможно, у него во рту возник привкус железной узды. А я сидел и лихорадочно соображал: говорить — не говорить, рассказать — не рассказать?

И рассказал. Всё-всё, что знал о Константине Инютине из далёкой, маленькой деревушки Плачковцы в горах Стара-Планина.

— Боже мой, — повторял Левитан, пряча лицо в ладонях. — Невероятно! Вспоминаю, кажется, она говорила, что отец её — красный командир, воевал и погиб в Крыму.

— Не могла же она сказать и вам, и другим, не могла же она написать в анкетах, что отец её — полковник белой армии, бежавший из России. А, возможно, мать не сообщила дочери сокровенную правду, а сказала, что твой отец, удалой красный конник, погиб смертью храбрых.

— Как же мне быть? — закричал Левитан. — Сказать, что я знаю, кто её отец? Ещё вопрос: почему она не сказала мне, что виделась с ним в Болгарии? Да, ездила по туристической путёвке, это она говорила, это я помню. Значит, она не хочет, чтоб знали…

Через полгода, зимой, я был в Москве, был на Пятницкой, разыскал Левитана. Он повёл меня в закрытый буфет для начальства, угощал кофе с пирожным. Уговорил буфетчицу продать мне из-под прилавка пару палок копчёной колбасы. Левитан то и дело поглядывал на часы.

— Сказали Вере об отце?

— Нет. Не решился. Сам не знаю почему. Не решился, и всё.

Прошли годы, и уже при Ельцине один московский кинорежиссёр сказал мне, что Вера Инютина уехала в Америку. Уехала навсегда.

У Роберта доброе сердце. Свидетельствую с радостью об этом, ибо я проработал с ним рука об руку на Карельском телевидении сорок три года. Я — редактор, Роберт — звукорежиссёр. Мы с ним сделали свыше тридцати телефильмов и киноочерков. Я писал сценарий, организовывал съёмку, участвовал в монтаже, а он озвучивал ленту. А уж передач, телерепортажей совместных и не сосчитать. Сотни, а может, и тысячи…

Как мы работали над телефильмом. Я приходил в звукорежиссёрскую маленькую комнатку: слева — тумбы стационарных магнитофонов, справа — стеллажи с магнитными плёнками, на которых записаны мелодии всех стран и народов, песни, шумы.

Мы запирали дверь, и я неторопливо рассказывал Роберту замысел своего нового фильма. Через неделю-две приносил ему сценарий. Тут мы уже разбивали его на главки, на эпизоды, и я говорил, какую мелодию мне хотелось бы слышать для каждой главы. Роберт внимательно слушал, записывал, спрашивал, предлагал своё решение.

Наконец начинались съёмки, затем монтаж киноплёнки. И вот мы с кинорежиссёром зовём Роберта в просмотровый зал, показываем смонтированный немой телефильм.

Через два дня уже Роберт приглашает нас послушать подобранную им музыку, а если надо, то и шумы боя, улицы, громыхание грозы, пение птиц, плеск волны.

Почти всегда получалось лучше, чем ожидалось. Иногда «закрыть» заключительный эпизод Роберт предлагал песней, которая, как правило, своей эмоциональностью поднимала весь телефильм.

Ах, как славно работалось мне с Робертом! Папа с мамой дали ему покладистый, мирный характер, весёлую улыбку, любовь к искусству, к музыке, к песне.

Фамилия у Роберта была редкая — Фогельсон. Такую фамилию я слышал второй раз в жизни. Первый раз столкнулся с ней ещё в школе, в Чернигове, сразу после войны. Наш седьмой класс создал маленький струнный оркестр, и первая песня, которую мы разучили, была «Матросские ночи». Все мы мечтали о море, все мы хотели стать моряками.

Все в нашем оркестре-ансамбле были переростками: война сдвинула, замедлила нашу учёбу, и в седьмом классе кое у кого пробивались тонкие усики, а некоторых из нас уже робко коснулось трепетное крыло первой любви. Поэтому с особым чувством мы играли и пели припев:

В детстве мы как-то не обращали внимание на авторов песен. Хорошая песня, нравится — значит, поём. Но помню, что мне тогда выпало поручение найти и переписать слова, чтобы мы их заучили. Я пошёл в библиотеку, отыскал эти самые «Матросские ночи». Прочитал: музыка В. Соловьёва-Седого, слова С. Фогельсона. Фамилия запомнилась, я шутя перевёл её как «птичий сын», иначе говоря, Птицын.

В 1945 году вышел кинофильм «Небесный тихоход». Милый бесхитростный музыкальный фильм, с милыми знаменитыми артистами. И сразу же вся страна запела:

С выхода фильма прошло уже более шестидесяти лет. А песня эта живёт, её поют и старые, и молодые. Мне иногда приходится бывать в гостях у боевых лётчиков, и обязательно все посиделки заканчиваются словами, придуманными всё тем же С. Фогельсоном:

Какие-то вечные слова! Сказаны просто, понятно, не декларативно. И про милый порог, и про серебряное крыло. А сколько раз мы, сухопутные, отправляясь, улетая в дальнюю командировку или за границу, говорили, шутя, своим добрым жёнам: «Мне сверху видно всё, ты так и знай!»

…Роберт мне понравился с первых дней моей работы на студии. Мы оба недавно отслужили в армии, служили в войсках связи, оба не женаты, оба безумно влюблены в своё новое телевизионное ремесло.

Однажды я сказал Роберту, что в мире есть ещё один человек с такой необычной звонкой фамилией — Фогельсон. Знаменитый человек, автор многих замечательных песен. Роберт поглядел на меня, слегка наклонив голову, улыбнулся кроткой улыбкой и сказал обычным голосом:

— Это мой отец.

Многие годы в разных городах и весях, куда меня заносила журналистская судьба, в славные часы застолья, когда пели «Матросские ночи», «Белокрылые чайки», «Пора в путь-дорогу…», я говорил, что работаю вместе, дружу с сыном Фогельсона. Это его отец — автор этих вот слов, и почти всегда сразу как-то воцарялась тишина, и откуда-то вдруг залетал холодный ветерок недоверия. Но я не унимался, рассказывал, что Роберт от отца унаследовал недюжинный талант, что он звукорежиссёр высшей категории, умница, учитель и наставник молодёжи, трезвенник, толковый дачник и вообще славный малый…