Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

Однако время нынче иное. Вот товарищу Красногорову поведал, я у них на базе в качестве почётного ветерана числюсь. Недавно перед коммунистами выступал. Товарищ Красногоров разрешил рассказать о казни царской фамилии. Тайны уже, почитай, нету. Время всё списало. Кому сегодня интересна эта история? Да никому.

Мои деньки уже сочтены. Всего в этой жизни повидал. Много секретов доверили. Этот главный. Не хочется в могилу уносить. Вам-то зачем, не пойму? Разве что для собственного интереса. Будете детям да внукам рассказывать — вот встретился с человеком, который вершил историю, был карающим мечом революции. А вдруг придёт такое время, и вспомните обо мне. Пусть узнают люди моё имя…

…В июле 1969 года в Карелию снова приехал известный русский писатель Леонид Максимович Леонов, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, депутат от Карелии в Верховном Совете страны. Помимо встреч с избирателями, он очень хотел побывать на севере республики и на Соловецких островах. Карельское правительство устроило ему такую поездку.

Главная редакция информации Центрального телевидения, с которой я тогда сотрудничал, прислала телеграмму — подготовить кинорепортаж о пребывании Леонида Леонова в Карелии. И мы с кинооператором Виктором Яроцким поехали сопровождать моего любимого писателя.

Из Кеми корабликом поплыли на Соловки. Мы сидели на корме, прячась от свежего морского ветерка, и я стал рассказывать Леониду Максимовичу о Карле Сермайсе. Леонов попросил не спешить и рассказывать со всеми подробностями.

— Вы это всё записали? Необходимо записать всё-всё, до мелочей. Описать интонацию. Взгляд. Очень важны глаза, когда человек рассказывает нечто из ряда вон выходящее. Руки, как они? Руки его жили своей отдельной жизнью? Надо всё схватывать.

— Я старался, я понимал, — как бы оправдывался я. — Более того, на следующий день я снова пошёл к Сермайсу. Спрашивал его вновь, ссылаясь на то, что вчера выпил лишку и кое-что запамятовал. В общем, разговор наш пошёл по второму кругу. Мичман нигде не ошибся. Всё сказал, как и в первый раз. Я понимаю, какая большая ответственность ложится на меня как на журналиста, возможно, когда-то мне доведётся поведать людям страшную тайну, передать слова очевидца. Причём слово в слово.

А вдруг Сермайс придумывает? А вдруг ему всё это поведал кто-то из боевых товарищей на Гражданской войне? Скажем, один из тех, кто действительно был в доме Ипатьева и расстреливал царскую фамилию в памятный день 17 июля 1918 года?

— Следует ли подвергать сомнению сказанное человеком, стоящим одной ногой в могиле? — сказал Леонов. — Я бы не стал. А впрочем… Этот моряк — продукт своего времени. Старик хочет войти в мировую историю. Как это понятно…

…На причале в Соловках Леонова встречали местные власти, солидный командир военно-морской базы. Первым делом нас повели в офицерскую столовую.

Когда шли в столовую, я спросил командира базы, жив ли Карл Сермайс.

— Жив. В добром здравии. Хотите его видеть? Можем пригласить на обед.

Я спросил у Леонида Максимовича, хочет ли он встретиться с легендарным мичманом. Не раздумывая, Леонид Максимович сказал как отрезал:

— Не хочу.

На широком письменном столе — образцовый порядок. Пожелтевшие рулоны чертежей лежат слева, толстые тетради в клеёнчатых переплётах возвышаются рядом с книжной стопкой, справа, в ящиках, лежат какие-то блестящие шестерёнки, электродетали. Но бросается в глаза не это, а фотография в скромной коричневой рамочке. На ней — военный при многих орденах, в парадном морском кителе. Это адмирал Исаков, видный флотоводец нашей страны, писатель и учёный. На обороте надпись: «Прими, о дорогой Алька, на память сей портрет от старого друга-адмирала. Декабрь 1965 года».

«Альке» — Альфреду Андреевичу Бекману, уважаемому человеку в Петрозаводске, ветерану Беломоро-Онежского пароходства, 31 декабря 1986 года исполнилось девяносто лет. За плечами — большая жизнь, насыщенная историческими событиями, незабываемые встречи с замечательными людьми.

Альфред Андреевич Бекман и Анатолий Гордиенко. Петрозаводск, февраль 1979 года.

…Родословная Бекмана похожа на легенду. Во времена Ивана Грозного был приглашён толмачом в посольский приказ Роман Бекман, из шведов. Выказав недюжинный ум и радение, он при Борисе Годунове назначается русским послом в Англии. Много старания приложил посол для развития торговли, заботясь о процветании страны, ставшей ему родиной, приглашал на работу в Россию английских и немецких металлургов, рудознатцев.

С тех давних пор род Бекманов навсегда обосновался в России. Но внуки и правнуки толмача и посла Романа предпочли дипломатии морское дело и с этого пути не сходили.

Так что судьба Альфреда была предрешена сразу после рождения. Окончив гимназию в 1914 году, он поступил в Отдельные гардемаринские классы Морского ведомства в Петрограде.

— Детство и юность мои прошли в Царском Селе, — рассказывал мне Альфред Андреевич, и глаза его молодели. — Отец мой, послужив на флоте, вышел в отставку и стал главным инженером дворцовой электростанции. Я очень часто видел Николая Второго, императрицу, их девочек. В гостях у нас бывала Анна Александровна Вырубова, первая фрейлина, подруга императрицы. Она меня познакомила с молоденькой фрейлиной Кити Палтовой. Первая моя любовь! Мы могли встречаться с ней только по праздникам на службе в дворцовой церкви, в той, что рядом с лицеем. Впереди стояла царская семья, а мы — в тёмном углу у входа. Я незаметно подходил к Кити сзади, и она прислонялась ко мне своей худенькой спиной, подобно тому, как мокрый лист клёна прилипает к оконному стеклу.

Моим соседом по парте в гардемаринских классах оказался шустрый черноголовый паренёк Иван Исаков из интеллигентной обрусевшей армянской семьи. Нас сдружили книги. Читали мы запоем, умудрялись даже ночью, при свечных огарках. Зачитывались Майн Ридом и Толстым, Лермонтовым и Беранже. Любили фантастику, грезили о неоткрытых землях, диковинных жарких странах. Взаимная привязанность наша крепла год от года, ведь у нас не было громких титулов, как у многих сиятельных однокашников, мы не гнушались самой чёрной работы. Мы были рядом и во время учебного похода к берегам Японии и Кореи, и на выпускном вечере, проходившем вскоре после Февральской революции. Там, на вечере, нас так и назвали: «Первый выпуск мичманов Свободной России».

К нам, в гардемаринские классы, частенько, ещё до революции, наведывался некий Фёдор Ильин. У нас учился кто-то из его родственников, мне кажется. Так вот, этот самый Фёдор потихоньку сеял в наши незрелые умы семя марксизма. Федя знал эту науку, был членом РСДРП. Мы с Вано посмеивались над ним и называли «профессор тятины штаны». Фёдор любил море, военный флот, писал романтические стихи, рассказы. Вскоре он возьмёт себе псевдоним Раскольников, видимо, под влиянием Достоевского, и под этой фамилией войдёт в историю. Фёдор познакомил меня с Ларисой Рейснер, привёл в её великолепный дом.