Паоло Кондо - Тотти. Император Рима

Непреодолимое желание платить за всех – это признак щедрости (как я уже рассказал, Антонио был очень великодушным), но еще и способ самоутверждения. Если вы привыкли с детства считать деньги пропуском для входа куда-либо, то логично, что вы будете использовать их для этого, когда вам повезет разбогатеть. Антонио хотел чувствовать себя знакомой и приятной частью моей жизни, и на это размышление меня наводит то, что он сказал в раздевалке стадиона в Бари: я его кумир. Бывали случаи, когда его выражения почтительности доводили почти до неудобного положения. Например, при девчонках. Иногда вечерами мы гуляли с двумя подругами (как я уже говорил, мы с Антонио были свободны), и если я замечал, что ему очень нравится та, что более симпатична, я давал ему зеленый свет. Он схватывал это на лету – он не из тех, кому надо объяснять дважды.

– Ты глянь, она тебя хочет, – шептал он мне на ухо. – Это за километр видно. А такой, как я, кому нужен?

Он говорил это не из самоуничижения, нет. А потому, что, героизируя меня с юности, не верил, что может в чем-то меня превзойти. Он говорил мне это миллион раз, уверял, что хочет быть моим другом без малейшего желания быть моим преемником, потому что в Риме, что бы ни произошло, никто никогда не станет таким, как я. Льстило ли мне это? Да, и очень: учитывая то, что это говорил Кассано, я знаю, что эти слова были искренними. И когда случалось, что мы делили один номер (это было редко, поскольку я предпочитаю селиться в одиночестве, но иногда на выездах в гостинице не хватало номеров), я, просыпаясь, иногда ловил на себе его взгляд и вспоминал, как я делал то же самое, ночуя в одном номере с Джаннини. Кумиром моих юношеских лет.

Наша совместная жизнь в моем доме в Казаль Палокко продлилась несколько месяцев, и это было счастливое время, потому что раз уж мой отец сдружился с ним с того вечера в Бари, то маме и вовсе не потребовалось много времени, чтобы полюбить Антонио так, как будто он был ее приемным сыном. Он, впрочем, был этому рад: обращался к ней как к королеве, окружал ее вниманием, дорогими подарками (что тоже заставляло чувствовать неловкость) и был действительно образчиком воспитанного человека. Настолько воспитанного, что когда мама читала в прессе о его бравадах, то спрашивала меня, правда ли это.

– Бедняжк’ Анто’, неужели он действит’ назвал арбитра рогоносцем? – не верила она.

Ну, что сказать, мама? Смысл был плюс-минус такой, да. Я должен был смягчать рассказы о нем, поскольку это ее расстраивало. Она болела за него с первого дня и с этой точки зрения всегда была верна ему. Даже скрывала это от меня, когда мои отношения с ним становились прохладными.

К тому же те месяцы под одной крышей были мечтой любого родителя, потому что часто бывало, что мы не могли выходить куда-то и предпочитали звать к себе друзей и подруг. Так что они спали спокойно, и даже если мы устраивали праздник до утра, они не волновались о нашем возвращении домой: мы уже были дома. Я не удивлюсь, если кто-то сейчас подумает, что мы не слишком профессионально относились к футболу. Претензии принимаю, но отвечаю: речь идет о начале недели, и мы, разумеется, не загуливали допоздна в пятницу или субботу. Кроме того, в том возрасте мы быстрее восстанавливались. Безукоризненное соблюдение режима нужно для того, чтобы продлить футбольную жизнь, но это важно тогда, когда тебе уже за тридцать. Прибавьте к этому, что ни я, ни Антонио не пили алкоголь, не курили и не употребляли наркотики. Так что наши грехи тяжкими я бы не назвал. По утрам, завтракая перед пробежкой в Тригории, мы их уже и не вспоминали.

МЫ ГОВОРИЛИ, ЧТО ОН ЭТОМУ НАУЧИЛСЯ В БАРИ, ВОРУЯ СО СКУТЕРА СУМОЧКИ У ПРОХОЖИХ, И ОН ОТ ДУШИ СМЕЯЛСЯ, НЕ ОТВЕЧАЯ, ОДНАКО, ПРАВЫ МЫ БЫЛИ ИЛИ НЕТ.

Первый сезон Кассано стал первым из тех, в которых мы с ним могли и должны были выигрывать, но оказывались на втором месте. Для Антонио это был прежде всего сезон адаптации к более высокому уровню, потому что в атаке у него были конкуренты. Но в итоге, когда всеобщий задор стал иссякать и меня, травмированного, недоставало в некоторых матчах, стала играть роль его свежесть. Например, когда мы оступились в Венеции, что дорого нам обошлось на пути к скудетто: сопернику, уже вылетевшему из Серии А, мы уступали 0:2, а почему – объяснить невозможно. Я восстанавливался от травмы и на этот крах смотрел по телевизору – крах, который мы лишь частично сгладили в последние пять минут. Коллина поставил два пенальти в нашу пользу, оба были стопроцентными, но чтобы дать их за такое короткое время, требовался сильный характер, который у этого арбитра был. И требовался кто-то с характером Антонио, чтобы пуститься на последних минутах в такой слалом в поисках возможности пробить или хитро использовать наивность защитников. В то воскресенье, за пять туров до конца, лидирующий «Интер» потерпел дома поражение от «Аталанты», и если бы мы выиграли, то зацепились бы за первое место. Этот чемпионат вошел в историю из-за своего последнего тура, пятого мая, и из-за издевательского обгона, который совершил «Ювентус» в последних матчах. Однако, с моей точки зрения, мы сами виноваты в том, что упустили скудетто. Мы были сильнее, но чемпионами стали они.

После этого турнира Кассано переселился из моего дома, его отъезд стал результатом первой трещины в наших отношениях. Это была исключительно его ошибка, и касалась она его месячной зарплаты: речь идет, конечно, о больших деньгах, около трехсот тысяч евро. Однажды утром Антонио пришел к моей матери, сказал, что пропал его чек, что он все обыскал и заключил, что его украли. По его мнению, это могла сделать только наша горничная. Которая, кстати говоря, работала у нас много лет, и за все эти годы у нас не пропало ничего, ни одного гроша. Сначала мама, а потом и я пытались его образумить:

– Даже если оставить в стороне тот факт, что мы за нее ручаемся, ты думаешь, что горничная могла украсть чек на такую огромную сумму? Зачем он ей? Какой банк ей выдаст такие деньги? – задавали мы ему совершенно логичные вопросы.

Антонио ничего и слушать не желал. Ему был нужен козел отпущения, он повторял, что искал уже везде, и поскольку мы не позволяем ему предъявить обвинение в краже горничной, то он уезжает. В этой напряженной атмосфере он собрал чемоданы, вызвал Николу, чтобы тот его забрал, и, коротко попрощавшись с мамой, уехал. И все, конец истории.

Мы не разговаривали месяц. Понимание на поле сохранилось, и было интересно наблюдать, как наши способности продолжали диалог, будто бы живя собственной жизнью. И вот однажды Вито, который в трудные дни всегда был моим открытым каналом связи – и с Кассано, и с другими, – сообщил мне, что Антонио нашел чек у себя в машине, между обивками сидений. Мы смотрели друг на друга как двое взрослых, обсуждающих поступки ребенка: я был рад, что этот дешевый детектив закончился, но теперь ждал извинений. И действительно, на следующий день, когда я пил кофе в баре Тригории, кто-то вдруг крепко обнял меня за плечи. Это был Антонио.