Елена Докич - Несломленная

Я очень расстроена. Ни Ренне, ни многие другие не в курсе, что мне не предложили за возвращение ни цента, да деньги мне и не нужны. Я хочу просто играть в теннис за Австралию. Никакой финансовой мотивации у меня нет.

Тин говорит мне не обращать внимания, но я так не могу.

– Почему-то люди не в состоянии понять, что я просто хотела вернуться и представлять Австралию, – говорю я ему. – Им проще думать, что мне нужны деньги, а не родина.

Ренне, хоть частично и видела ту страшную боль, которую я испытала в Канаде, все равно не может меня понять. Она признает, что видела мои синяки. Признает, что понимала, что отец меня избивал. Разве деньги или твое отношение к ним важнее человеческого здоровья? Ты своими глазами видела, какому физическому и эмоциональному насилию я подвергалась в детстве, но при этом сидишь теперь и обсуждаешь мою жадность до денег?

Эта статья бередит мои старые раны: как в командных поездках со мной никто не хотел общаться, как меня дразнили в автобусе, швырялись в меня вещами, как мои же соотечественники не разрешали мне сидеть рядом с ними, не пускали в свои комнаты и говорили мне «возвращаться туда, откуда приехала».

Я выбрасываю газету. Тин напоминает мне, что и Tennis Australia, и австралийские болельщики меня поддерживают. Пол Макнами, всегда добрый и заботливый, на нашей стороне. Тин, как обычно, убеждает меня концентрироваться на позитиве.

Какой Australian Open без очередного громкого интервью моего отца? На этот раз он дает его из своего поместья в Сербии. Накануне турнира он говорит Daily Telegraph , что за прошлый год я заплатила ему почти миллион долларов. Он называет это «компенсацией, как при разводе». Еще он добавляет: «Она не позвонила ни на Рождество, ни на Новый год. Мы просто хотим, чтобы она позвонила. Так продолжать невозможно».

Эта статья не особо меня напрягает. Я действительно не звонила, хотя денег я ему отдала гораздо больше. Что до его тоски по моему звонку, то в это я не верю. Он просто хочет вернуть себе контроль надо мной. Хочет вернуть себе свой банкомат.

Пять лет прошло с тех пор, как я последний раз играла на Australian Open, шесть – с тех пор, как рядом с моим именем значилось AUS. И все же, проснувшись в первый день турнира, я не чувствую волнения. Я 349-я ракетка мира и просто хочу побороться со своей соперницей – француженкой Виржини Раззано, 54-й в рейтинге. Это будет тяжело. Я выхожу на «Арену Маргарет Корт», и трибуны взрываются приветствием. Стоит оглушительный шум, весь корт оголтело меня поддерживает. «Они болеют за меня, по-настоящему болеют» , – думаю я. О таком я могла только мечтать. Я поднимаю глаза на трибуны, залитые австралийскими цветами: золотым и зеленым. «Оззи, оззи, оззи», – тянут они. Размахивают флагами, растягивают баннеры. Я вернулась, и кажется, что никогда не уезжала. Я и представить не могла, что меня встретят так тепло. Я так им благодарна.

Я выигрываю первый сет 6:3. Второй доходит до тай-брейка, и у меня два матчбола. Первый я проигрываю, но второй не такой очевидный. Его решает выкрик линейного. Я считаю, что мяч от моего удара попал в корт. Но линейный говорит, что он в ауте. Болельщики начинают свистеть, и дальше моя игра разваливается – этот эпизод выбивает меня из колеи. Раззано побеждает 3:6, 7:6, 6:1.

После матча я рыдаю в подтрибунном помещении «Арены Рода Лэйвера». Тин обнимает меня, сотрясающуюся от рыданий. Я была так близка. Я жестоко разочарована поражением, но прием, который мне оказали, меня осчастливил. Больше того, позднее я даже буду считать этот матч одним из лучших эпизодов моей карьеры, потому что он показал, что люди поняли: тогда, пять лет назад, я уехала не по своей воле, и они поддержали мое желание вернуться.

В коридоре появляется Борна. Он в Австралии сопровождает Каролину как ее бойфренд и тренер. Он подходит ко мне посочувствовать.

– Мне жаль, что ты проиграла, – говорит он.

Я поднимаю на него свои красные от слез глаза.

– Сгинь, – говорю я ему. Я не хочу его видеть.

Где было твое сочувствие, когда ты ныкался от нас с Тином? Сожалей об этом. О моем матче сожалеть не надо .

Я остаюсь на турнире играть пару, и мой отец снова напоминает о себе через прессу. На следующий день на завтраке я вижу его лицо во всю первую полосу одной из газет. Австралийская пресса перепечатывает сербский материал, в котором он говорит, что хочет меня похитить, а также грозит убить австралийца в качестве мести за мое возвращение. Еще он заявляет, что хотел бы сбросить на Австралию ядерную бомбу, и обвиняет Хорватию и Ватикан в том, что они промыли мне мозги на предмет возвращения в Австралию. Даже для него это слишком, и я в таком ужасе, что не могу дышать.

Я озираюсь по сторонам посреди гостиничного завтрака. «Все смотрят на меня? – думаю. – Вот же она, эта девочка, у которой папаша спятил» . Я убегаю к себе в номер, чтобы никто меня не видел. Я сгораю со стыда и бессилия. Я ничего не могу сделать – только злиться. Злиться, что он опять нагадил на мои отношения с австралийцами. Что, даже разорвав отношения с ним, я не могу отделаться от ярлыка «дочери сложного отца». Что он так крепко держится за свое амплуа сумасшедшего папаши и категорически отказывается выйти из роли.

Я отменяю тренировку и весь день провожу в постели, едва шевелясь. Потом я выпускаю заявление, в котором говорится, что «это очередная помеха на пути моего возвращения в Австралию и соревновательный теннис. Я всю свою жизнь провела оправляясь от инцидентов вроде этого».

Я начинаю сомневаться, что когда-нибудь оправлюсь.

Мы с Тином возвращаемся в Загреб, и уже через несколько дней меня снова пожирает тьма. Моя вновь обретенная форма и избавление от лишнего веса – все теряет смысл перед лицом депрессии, которая снова меня накрывает. О том, чтобы выйти на корт, не может быть и речи. Когда я все же заставляю себя пойти на тренировку, меня хватает только на несколько минут. Вскоре я свои ракетки даже видеть не могу. Еще через несколько дней у меня уже нет сил встать с кровати – я лежу в постели, заливая подушку слезами. Я плачу, пока у меня не кончаются слезы, а потом просто смотрю в пустоту. Я заставляю себя заснуть, чтобы хоть на несколько часов забыться. Тин пытается выманить меня из кровати и из дома, но меня не расшевелить.

В это тяжелое время он моя гора и опора, он все выносит стоически. Пока я себя не помню от боли, он ищет решения, стирает слезы у меня с лица. Он утешает меня и всегда находится рядом.

Сидя в темной комнате перед телевизором, я начинаю есть. Я ем сладости, шоколад, леденцы – все, что хоть на несколько минут приносит мне облегчение. Несколько недель спустя я уже растеряла всю форму, и от моего спортивного тела не осталось и следа. Боль от потери семьи снова вытесняет из моей головы все остальные мысли. Эта боль усиливается, когда я звоню домой поговорить с Саво. Трубку берет отец.