Гунта Страутмане - XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

Итак, я уволил лектора, а через пятнадцать минут в партийном комитете уже лежала бумага о моих служебных преступлениях и непорядках в лекционном бюро, еще через пять минут подобный документ находился в бухгалтерии. Около года на моей прикроватной тумбочке лежала тетрадь, куда я записывал, что буду делать, что отвечать, если завтра меня вызовут в ЦК или в Финансовый отдел горисполкома, или в редакцию какой-нибудь газеты – «Правда», «Советская Латвия» или Cīņa.

В итоге – повышенное кровяное давление. Пришлось лечь в больницу, ту самую, где работала Женя, но в другое отделение. Никто не знал, что я муж доктора Крупниковой. Сосед по палате Валтерс был российский латыш, человек симпатичный. Однажды он спросил, не родня ли мне доктор Крупникова. «Это моя жена». – «Я вначале лежал в ее отделении, мне вскоре стало лучше и тогда меня перевели сюда. Ваша жена – очень хороший врач».

Вернемся в лекционное бюро. Довольно скоро я понял, что у нас очень небольшой бюджет и штаты. Узнав от литовцев и эстонцев об их несравненно лучшей ситуации, я решил бороться. Начальство меня поддерживало. Я собрал и изложил на большом листе бумаги все данные: сколько в каждой республике жителей, каков соответственно бюджет лекционного бюро. Наш был наименьшим в Балтии. Показал свои расчеты Мозерту. Он подписал с энтузиазмом. Подписали и более высокие начальники – и Аболиньш, и Островс в Совете Министров. И тогда, вооружившись цифрами, фактами и благословением руководства, я отправился в Москву – в Госштатную комиссию.

Приезжаю. Меня принимает пожилой приятный господин, вернее, товарищ – Андрей Иванович. Он покровительственно обращается ко мне на «ты». Просмотрев мои расчеты, москвич воскликнул в восторге: «Это же диссертация! Как ты дошел до такого? Гениально!». Потом он вчитался в текст поглубже. «Да, да, да. Все верно. Вы там, в Прибалтике, знаете толк в таких вещах. У нас никому бы и в голову не пришло…» В конце он свернул «простыню» с моими расчетами и обоснованиями и сказал просто: «Езжай-ка ты домой». – «Подождите, подождите, – заволновался я, – а бюджет, а штаты?» – «Нет. Штатов нет, бюджета нет и не будет. Точка». – «Андрей Иванович, я понимаю, вы мне отказываете. Но посмотрите – месяц назад вы литовскому бюро дали три новых штатных единицы и средства на них». – «Ха, это же литовцы!» – «Хорошо, – сказал я терпеливо. – Это литовцы. Ну и что? Проясните мне, бога ради, ситуацию». И он взялся прояснять. «Все очень просто. Если я не дам требуемое директору литовского бюро, через какое-то время приедет его ближайший начальник. Он, конечно, пойдет не ко мне. Он отправится прямиком к моему начальнику с жалобой: так и так, Литве не дают штатов. Через пару недель появится оттуда начальник следующего ранга и пойдет еще выше. И так постепенно вся их верхушка, от Комитета культуры до Совета Министров, будет здесь, в Москве, нажимать на всех уровнях. Скорей всего, они добьются желаемого, не дойдя до самого верха. Но если нет, тогда Снечкус на очередном Пленуме ЦК об этом напомнит. Ну, к товарищу Сталину он с этим не пойдет, а вот Вячеславу Михайловичу Молотову или еще кому из Политбюро вполне может сказать: «Что же вы так? Не можете жалких два-три места дать республике, которая борется с такими трудностями?». Ну, и член Политбюро не станет же разводить канитель из-за каких-нибудь двух, трех штатных единиц. Он пообещает. А я вдобавок получу головомойку за то, что не решил вопрос вовремя. Что же касается тебя – отправляйся домой, ради тебя никто сюда ездить не будет». Йохайды, чертыхнулся я по-латышски, меня же в Риге все поддержали! И я сказал: «В таком случае, до свидания. Всего доброго! Вы меня многому научили». – «Езжай, езжай!»

Вернувшись домой, я пересказал наш разговор Мозерту и спросил: «Когда вы поедете в Москву?». И получил в ответ: «Знаешь что?

Это дело безнадежное. Аболиньш, может, и поехал бы. Но выше – ни один. Нет смысла». И все. Это был хороший урок. И вот ведь что: Андрей Иванович был сама доброта, он мне симпатизировал и поддержал бы, если бы это зависело от него. Но задача у него была иная – экономить на чем только можно. Уступить он был готов лишь сильному нажиму. Латвия не нажала.

Став руководителем лекционного бюро, я перешел на заочное обучение, а затем учился самостоятельно и появлялся в университете только чтобы сдать экстерном экзамены и зачеты. Но пока я энергично занимался делами своего Бюро, над моей студенческой судьбой сгущались тучи.

Однажды меня вызвали в Университет и ознакомили с приказом ректора. Оказалось, я исключен: обнаружилось, что у меня нет аттестата об окончании средней школы! Я пошел к ректору Юргенсу объясняться, но тот обругал меня последними словами и попросту выгнал. Тогда я пошел к Карлису Пуго (отцу Бориса Пуго, будущего министра внутренних дел СССР), проректору по учебной части, знакомому мне еще с фронтовых времен. И он не пожелал со мной разговаривать. Положение казалось безвыходным. А ведь этот же самый ректор в начале войны обещал все блага каждому, кто пойдет на фронт и вернется живым! Теперь мне говорили: и не мечтай! Твое дело гиблое.

Что же делать… Я поступил на заочное отделение техникума, готовившего работников культуры и образования [127] Рижский техникум работников культуры и образования основан в 1946 году. Сегодня это Латвийский Колледж культуры. . За год сдал все необходимые зачеты и экзамены и, получив свидетельство об окончании среднего учебного заведения, отнес его в университет. Там отказались его признать. Снова пошел к Юргенсу, но тот выставил меня за дверь еще бесцеремоннее. М-да, сказал я себе, без образования ты никто, и даже продолжать теперешнюю работу тебе не позволят.

Иду, совершенно павший духом, мимо здания Совета Министров. И вдруг вспоминаю, что здесь работает Янис Островс, заместитель председателя Совета Министров, оставлявший самое лучшее впечатление, – он, между прочим, не употреблял в разговоре расхожие советские фразы. Мы были немного знакомы – я по его приглашению читал лекцию для сотрудников аппарата Совета Министров. Я зашел в правительственное здание, меня приняла секретарь – пожилая, умная русская женщина, которой я и поведал о своей беде. Она пошла к Островсу, и через некоторое время он пригласил меня. Что случилось? Островс внимательно меня выслушал. В результате была образована специальная комиссия, досконально изучившая вопрос. Полученный мною документ о среднем образовании признали законным. И через три дня я был вызван в университет. На этот раз – чтобы ознакомиться с приказом ректора о моем восстановлении.

Немного времени прошло после войны, когда во второй половине сороковых годов развернулась так называемая борьба с космополитизмом [128] Борьба с космополитизмом – идеологическая и репрессивная кампания 1948–1953 гг., направленная главным образом против представителей интеллигенции. Обвиненные в космополитизме и «низкопоклонстве перед Западом» подвергались травле. Кампании был присущ ярко выраженный антисемитский характер. . И с космополитами, которых обнаруживали сперва, как водится, в Москве, Ленинграде, других крупных центрах, после чего их следовало находить и разоблачать во всех республиках СССР.