Гунта Страутмане - XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

У меня был знакомый, фронтовой товарищ, занимавший небольшую должность в ЦК КПЛ. Он знал все слухи, ходившие там, поскольку сам варился в том котле. Так вот, он рассказал мне печальную историю. Позвонили из Москвы: что ж вы у себя в Латвии медлите, нужно найти и назвать публично двух-трех ваших космополитов. Связались с соответствующим отделом ЦК. «Как вы сказали? Кац и Гуревич? Хорошо, но эти оба одной нации. Нужен и какой- нибудь латыш». И тот тип, который был на связи с Москвой, сходу назвал Александра Чака. Возможно, совершенно нечаянно, – просто в этот миг не пришел на ум никто другой.

Так поэт Александр Чак стал вдруг космополитом. Моя невестка Мира Крупникова, переводившая латышских писателей и дружившая со многими из них, была на партийном собрании, где рассматривалось дело Чака. Его голый затылок покраснел дотемна, Мира боялась, что его хватит удар. Чак – левый поэт, не эмигрировавший в отличие от многих его коллег, Чак, двоюродный брат которого был полковником Красной Армии! Ему просто нечего было пришить, но так или иначе он теперь считался космополитом со всеми вытекающими отсюда последствиями. Очень скоро после этого Чак умер. Возможно, не выдержав травли. Так тогда делались эти дела.

Ближе к окончанию сталинской эры набирал силу, приобретая черты определенной политической кампании, антисемитизм. В 1952 году окончился процесс Еврейского антифашистского комитета – того самого, что был создан по прямому указанию Сталина в 1942 году одновременно с другими – Славянским, Молодежным, Женским, Антифашистским комитетом советских ученых. Все эти комитеты были призваны развивать отношения с мировой общественностью, координировать совместные действия в борьбе против нацизма.

В Еврейский антифашистский комитет входили выдающиеся писатели, поэты, писавшие на идиш, крупные ученые, бывшие подпольщики, занимавшие к тому времени высокие должности. Членом комитета считался также Илья Эренбург, – правда, не участвуя активно в его работе, так как писал на русском языке.

Их арестовали в 1948 году, держали годами в тюрьме, пытали. В тюремных застенках оказались и те, кто доносил на своих товарищей. В августе 1952 года все они были приговорены к расстрелу, за исключением Лины Штерн, академика. Она дожила до девяноста. Ходил слух, что Штерн занималась проблемами долгожительства, а Иосиф Виссарионович достиг возраста, когда эта проблема стала его занимать все больше.

В 1952 году в Советском Союзе фактически уничтожили литературу на языке идиш – все ее главные представители были расстреляны. Помнится, раздались тогда и покаянные голоса самих евреев: может быть, мы сами виноваты? Не надо было писать на своем языке, есть ведь у нас другой, общий. Русский. Советский.

Типично для очень советского, советского аж на все 150 процентов человека – судорожно думать, в чем его вина. И отыскать ее в родном языке…

Все это вместе рождало крайне гнетущую атмосферу.

Вскоре – в январе 1953 года – пришло известие: в Москве арестована группа врачей, которые намеренно неправильно лечили членов правительства, генералов и маршалов. В «Правде» появилась статья о врачах – «убийцах в белых халатах». Их имена? Ну, например, академик, профессор, доктор медицинских наук, генерал-майор медслужбы Советской Армии Мирон Вовси, родившийся в Краславе. Его двоюродного брата, великого актера Соломона Михоэлса еще в 1948 году в Минске тайком «убрали» чекисты, замаскировав убийство под несчастный случай. В списке «врачей-убийц» значились также Этингер, Виноградов, Егоров, Майоров и другие. Подавляющее большинство арестованных были евреи, как же среди них оказались и некоторые русские врачи?

Виноградов, старый профессор, при царе состоял даже в какой- то студенческой антисемитской организации. Его вызвали и предложили дать по делу заключение, нужное следствию: что обвиняемые врачи нарочно вредили здоровью своих высокопоставленных пациентов. (Точно так же и некоторые из арестованных писали подобные заключения в 1937 году, когда осуждены были профессора Плетнев и Левин [129] Одним из серьезных прецедентов «дела врачей» послужил московский процесс 1937 года, когда врачи- терапевты Дмитрий Плетнев и Лев Левин были обвинены в троцкистском заговоре и убийстве писателя максима Горького. ). Но Виноградов обложил кагебешников трехэтажным матом: он давал клятву Гиппократа не для того, чтобы соглашаться на ложные доносы. Таким образом среди еврейских появились и еще несколько известных русских фамилий.

Странная ситуация сложилась и в рижских больницах. Особенно это относилось к 3-й – бывшей еврейской больнице Bikur Holim, директором которой оставался еврей и в которую вернулись работавшие там до войны врачи-евреи.

У моей жены была коллега-армянка – убежденная, истовая христианка. Ее вызвали на дом к одному офицеру: заболел ребенок. Жена офицера ей сказала: «Извините, доктор, но у вас есть удостоверение, что вы врач?» – «Да, пожалуйста». Взглянув на удостоверение, женщина не успокоилась: «Знаете, я все-таки хотела бы видеть и ваш паспорт». – «Почему?» – «Видите ли… в удостоверении не указана ваша национальность. Вы такая южная, темненькая…»

Это не было случайным курьезом. В обществе наблюдалось что- то вроде повальной истерии. Этих людей можно было понять, ведь речь шла о больном ребенке. Все газеты были заполнены гневными статьями об убийцах в белых халатах, а тут вдруг является врач подозрительной внешности.

Кампания ширилась, нарастала crescendo, и трудно было понять, когда же и как это все кончится. Мы с женой были готовы к тому, что ночью раздастся стук в дверь и за нами тоже придут.

Но тут – 5 марта 1953 года – умер Сталин. 8 марта прошли государственные похороны, а уже 12 марта Берия предложил членам Политбюро пересмотреть «дело врачей». В один из первых дней апреля мне позвонила знакомая, произнесла на идиш два слова: «Врачей освободили», и положила трубку. Боялась.

Однако освободили не всех арестованных. Всех освободить было невозможно – двое умерли в тюрьме во время следствия.

У меня об этом деле есть и еще некоторые сведения. Когда моя жена защищала докторскую диссертацию по медицине, ее оппоненткой была назначена доктор, профессор из Москвы, Зинаида Бондарь. Накануне защиты мы у нас дома немного посидели, выпили по бокалу вина. И вдруг наша гостья сказала: «Знаете, я ведь в 1953 году работала в Отделе медицины Центрального комитета партии. Мы тогда не знали, чего ждать, – уведут ли нас в тюрьму или не тронут. Ходили, боясь поднять на людей глаза. Атмосфера сгущалась все больше. И настал день, когда начальник отдела, фактически генерал КГБ, созвал нас всех и, глядя в пол, произнес: «Они все вот-вот вернутся домой. Они невиновны». Никто не спросил, кто «они». Пояснений не требовалось».