Гунта Страутмане - XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

В обществе поначалу вроде бы ничего не изменилось. Но когда Илья Эренбург опубликовал свою повесть «Оттепель» (1954), несмелому времени ожиданий было дано имя. Люди заговорили об оттепели. В партийной печати тут же задались вопросом: что это за термин такой? Когда же был этот мороз, если теперь наступила оттепель? Все идет, как тому следует, мы движемся вперед и выше по пути, указанному партией. И все же через некоторое время никто уже не сомневался, что упомянутая оттепель началась.

В отличие от Сталина Хрущев не стал запираться в стенах Кремля, а начал разъезжать не только по своей стране, но и по зарубежью. Увиденное там заставило его скоропалительно ухватиться за некоторые идеи, которые он решил проводить в жизнь, не считаясь с нашей ситуацией и возможностями, притом, как водится, в безоговорочном порядке.

Я в это время все еще работал в Сельскохозяйственной академии, известной относительным свободомыслием. На собрание, где должны были обсудить спущенный республике план введения огромных кукурузных плантаций при одновременном сокращении традиционных клеверных полей и площадей кормовой свеклы, приехал даже министр.

На трибуну взошла сибирячка Амалия Цекулиня, честный и принципиальный человек. Она сказала: «Подумайте, как это будет происходить. Разве у нас на селе достаточно техники, чтобы такое количество кукурузы вырастить, убрать, обработать?». Поднялся преподаватель Маневич, один из лучших специалистов ветеринарии. «Подумаем и о наших коровах. Способны ли они так стремительно перейти на совершенно новые корма, на ту самую кукурузу?» Вопросов и возражений было все больше.

На другой день на улице я встретил сотрудника ЦК Муравьева. «Что там у вас в Академии творится? – спросил он строго. – В Консерватории вопрос о кукурузе прошел на «ура», а у вас там какие-то умники с вопросами…»

Мой знакомый, один из выдающихся латвийских химиков, рассказывал мне потом о Пленуме по химии 1963 года. Хрущев собрал директоров производств и институтов, известных ученых и для начала им сказал: «Товарищи, во время своих поездок заграницу я видел множество красивых вещей – женские платья, игрушки и все такое прочее. Я их спрашивал, откуда это все. И везде мне отвечали одно и то же: химия, химия, химия. Объясните мне, что нужно дать химии в Советском Союзе, чтобы у нас были такие же платья, детские игрушки».

И тогда заговорили химики. Один, второй, третий… Тут Хрущев их прервал: «Извиняюсь. Когда я бываю заграницей, мне дают толмача. А здесь я ничего не могу понять, хотя выступаете вы вроде на русском языке. Вы должны говорить так, чтобы я вас понял».

И химики послушно стали говорить так, чтобы и Хрущев понял. И в этом преуспели, судя по тому, что в конце он спросил, сколько и чего нужно, чтобы химия в СССР по-настоящему заработала.

Был жаркий день, и Хрущев снял пиджак, призвав и других сделать то же. Воцарилась непринужденная атмосфера. Потом он расстелил на столе огромный лист бумаги и стал подсчитывать. Примерно так: чтобы получить богатый урожай, нужно столько-то минеральных удобрений и еще того-то и того-то. И далее в том же духе. Каждый мог высказать свои замечания и предложения по возникающему списку. Все признали, что для начала список получился идеальным, а дальше… Дальше посмотрим.

Когда предварительный план был составлен, Хрущев торжественно произнес: «А теперь позовем хозяина!». Все удивились, раздались голоса: «Никита Сергеевич, вы и есть хозяин». – «Нет, я не хозяин, а кто он – сейчас увидите».

Появился министр финансов, и Хрущев с некоторой даже робостью стал ему говорить: столько-то и столько средств нужно, чтобы модернизировать химическое хозяйство страны. И министр засмеялся. Тут все поняли, что планы нереальны. Мой знакомый химик описал дальнейшее: все начали спорить и торговаться по отдельным позициям. В конце концов что-то было выделено, вскоре начали строить химзаводы и фабрики по производству искусственных удобрений.

Прошло года два, в газете «Правда» или «Известия», точно уже не помню, появилась статья «На Калининской железной дороге». Оказалось, искусственные удобрения с фабрики доставляли до станции, а там никто этот груз не встречал. Его сваливали на землю рядом с путями. И лежит все это добро под дождем и снегом, никому не нужное, пока не пропадет вовсе.

По соседству со мной жил ведущий агроном Министерства сельского хозяйства. Я спросил у него, как нужно было действовать в этом случае. «Я недавно был в Норвегии, – сказал он, – там минеральные удобрения упаковывают в толстый водостойкий картон, ненадолго, максимум недели на две, до использования. В Советском Союзе такое никому не пришло в голову из-за отсутствия личного интереса».

До революции русскому неграмотному крестьянину современные способы ведения сельского хозяйства вообще были что темный лес, но когда в 1921 году начался НЭП и Ленин разрешил крестьянам свободно производить хлеб, уплачивая государству только налог, а остальное продавать, хлеб через год появился. Тесть нашего профессора экономики Либермана в те годы на Украине работал на механической мельнице. Он рассказывал: в 1923 году крестьяне навезли столько зерна, что рабочим приходилось платить сверхурочные – рабочий день растягивался до полуночи. Темные русские крестьяне очень хорошо знали, что такое труд на себя.

В 1957 году мы с женой и семьей профессора экономики Беньямина Трейса впервые поехали в Калининград, бывший Кенигсберг. До 1957 года это было невозможно – требовался специальный пропуск или вызов.

Трейс был умный, интересный собеседник, человек всесторонне мыслящий, большой авторитет для всех нас. Мы дружили многие годы. При немцах он вместе с профессором Паулсом Галениексом был арестован и пробыл некоторое время в тюрьме «за латышский национализм».

В 1957 году Трейс только что обзавелся своей первой автомашиной – маленьким «Москвичом 401» и собрался вместе с женой Агнесой и сыном Марисом в Калининград. Пригласил присоединиться и нас с Женей. Сегодня это показалось бы ужасным – втиснуться пятерым в малолитражку и ехать в такую даль, но тогда это не было для нас проблемой.

Сначала проезжали Литву. Бен был селянин, крестьянин по природе, и очень ценил своих коллег, литовских ученых. Всю дорогу он обращал наше внимание на окрестные поля и фермы, хвалил соседей, сумевших добиться в своей республике позитивных перемен.

Затем въехали в Советск, бывший Тильзит. Я спросил первого прохожего, которого мы нагнали: «Как прежде назывался этот город?». «А черт его знает!» – услышали мы в ответ. Спрашиваем следующего, и еще, и еще – никто ничего не мог сказать. Лишь напоследок нашелся человек, знавший, что живет в бывшем Тильзите.