Гунта Страутмане - XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

Долг мы отдавали постепенно, частями. Маврик Вульфсон точно так же обзавелся машиной на год раньше нас, и в 1959 году мы решили вместе отправиться в Закарпатье. Через Белоруссию, Западную Украину, Галицию и от Львова по Стрыйской окружной дороге в Мукачево.

В Мукачевской гостинице свободных мест не нашлось, нужно было обращаться к частникам. Женщина, не знавшая ни одного из нам известных языков – ни русского, ни немецкого, ни какого-либо другого, сдала нам две комнаты. Объяснялись мы с помощью жестов; я понял, что скоро появится ее муж, руками она показала, что он выше ростом и сильнее меня.

Вечером хозяин открыл нам ворота, и, так как уже стемнело, нагнувшись, пристально вглядывался через стекло – кто там в машине. Когда мы вышли, он сказал на внятном русском языке: «Слава Богу, не русские!». Выходит, наши семитские черты показались ему более симпатичными. Я спросил, где он научился так хорошо говорить по-русски, он ответил, что это из-за его плохого слуха. Я не мог понять, чем плохой слух может помочь в изучении языка. «Видите ли, дело было в мае 1945 года, – сказал он. – Ночью в темном лесу я с одной стороны слышал русскую, с другой – английскую речь, но пошел не в том направлении. Таким образом из-за плохого слуха я попал в Воркуту и отсидел там десять лет».

Фамилия его была Захоранский. Венгр славянского происхождения, второй муж нашей хозяйки. Первый муж был венгерский художник. Хозяйка рассказывала нам о нем, супруг переводил. «Знаете, когда ему попадалась красивая модель, он не мог удержаться. В итоге у него было три внебрачных ребенка, которых я теперь ращу, своих у меня нет». И мы заметили, что для троих внебрачных детей первого мужа она была поистине заботливой матерью.

Осмотрели Мукачево и дальше – всю Закарпатскую Украину. Очень бросалось в глаза то, что в украинских селах живут почти одни только украинцы, немного дальше можно было встретить швабские села, почти стопроцентно венгерские, румынские и иные поселения. Именно в Закарпатье я убедился, насколько мудрой и дальновидной была теория австромарксистов – Карла Реннера, Отто Бауэра и других приверженцев культурно-национальной автономии. Что они предлагали? Речь шла о такой многонациональной стране, как Австро- Венгрия, где жили австрийцы, говорившие по-немецки, венгры, а дальше – поляки, украинцы, хорваты, сербы, итальянцы в Триесте. Около двенадцати наций, включая цыган и евреев. Если они проживают вперемешку, а не компактными массами, каждая нация избирает свой культурный парламент. Таким путем производится национальный учет, – каждый человек записывается как представитель определенной нации и платит своим национальным учреждениям налог, позволяющий создавать свой культурный парламент, школьную систему, культурные учреждения и тому подобное.

Кто учился в советское время, помнит, что для всех обязательным было изучать работу Сталина «Марксизм и национальный вопрос», в которой эта теория разоблачалась. Сталин считал, что при такой культурно-национальной автономии верх берет буржуазия, а это отдаляет революцию. Поэтому нужна такая система, как в Советском Союзе.

Но я во время нашего закарпатского путешествия убедился в том, насколько умнее была система, предложенная австромарксистами. Конечно, нельзя отрицать, что и там существовали проблемы, взаимные претензии, несогласия. И все же…

Особенно интересно было побывать в Галиции – области Западной Украины, где раньше доминировала польская культура и где во времена Австро-Венгрии был польский университет. Когда русские националисты выдвинули лозунг – завоюем Галицию, чтобы, объединив всех украинцев, включить их в состав единого славянского государства, раздались предостережения: западные украинцы могут разбудить и всех остальных, вполне миролюбивых соплеменников. Так и случилось – там родилось украинское национальное движение. Однажды, через много лет мне пришлось общаться с делегацией украинских журналистов. Один из них с горечью заметил: «Это было очень неправильно, что нас объединили, они наших прямо-таки отравили своими идеями».

В годы, когда я преподавал в Сельскохозяйственной академии, затем в Университете, семья наша лето обычно проводила в Закюмуйже у старого Скрастыньша. Там же летом жил Маврик Вульфсон, с которым мы дружили. Впрочем, дружба не мешала нам вступать в пылкие и драматичные дискуссии, например, о роли Сталина во Второй мировой войне, после того как мы посмотрели советские пропагандистские фильмы – «Сталинград» [133] Имеется в виду фильм «Сталинградская битва», снятый на Мосфильме в 1949 года режиссером Владимиром Петровым. и «Падение Берлина» [134] Фильм режиссера Михаила Чиаурели «Падение Берлина» (Мосфильм, 1949) был удостоен Сталинской премии. . Я к тому времени уже не верил в пропаганду, а Вульфсон со мной яростно спорил. Он был умный, широко образованный человек, но между нами было радикальное различие. Вульфсон все свои знания приобрел из книг, газет, радиопередач, журналов. Я же предпочитал беседовать с живыми людьми, история обретала с их помощью конкретность и осязаемость, к тому же это был взгляд на события с разных сторон.

Взять хотя бы старого Скрастыньша, у которого мы и Вульфсон живали почти каждое лето. Оба моих сына помогали во всех полевых работах. Скрастыньш-отец, как его все называли, горячо интересовался политикой. Во времена Хрущева, как только в «Цине» появится очередная «простыня» – постановление пленума ЦК КПСС по вопросам сельского хозяйства, он хватался за газету и не выпускал ее из рук, бывало, несколько вечеров подряд. Для этой процедуры старик держал даже особый сине-красный карандаш. Покончив с очередной «простыней», он торжественно призывал меня: «Господин доцент, идите сюда, почитаем газету!». Обычно он называл меня Петерисом, но в таких случаях – господином доцентом.

При первом же взгляде бросалось в глаза – вся газета в синих подчеркиваниях. Лишь изредка мелькнет красная пометка. И вдруг – целых три строки подчеркнуты красным! Мой собеседник поясняет: все, что синим, собачьего дерьма не стоит, там ничего нет и не будет. Такое может изобрести только партийная наука. Но вот здесь – смотрите сюда! – если бы дали средства, можно было бы кое-чего добиться, такого, что пошло бы сельскому хозяйству на пользу. Ну, и вот еще – только нужно дополнить, и тогда, может, был бы результат.

В Сельскохозяйственной академии я со временем вошел в Ученый совет, позднее – перед его уходом – ректор Ванагс назначил меня руководителем кафедры. Старые профессора, специалисты сельского хозяйства, смотрели на меня как на историка с уважением. А вот насчет сельского хозяйства – что я, горожанин, притом еврей, мог в этом смыслить? Но были у меня кое-какие соображения и на этот счет, и я их выдавал иногда, прикрываясь мнением старика Скрастыньша, которого коллеги отлично знали. И академик, опытнейший агрохимик Карлис Бамбергс, бывало, спрашивал без всякой иронии: «Ну, Крупников, что еще умного Скрастыньш-отец вам рассказал? Поделитесь с нами!».