Гунта Страутмане - XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

Через день мне позвонил ректор Академии Янис Ванагс. Между прочим, в свое время Берклавс предлагал избрать Ванагса председателем Верховного Совета республики: он местный, знает все здешние обстоятельства и как министр сельского хозяйства участвовал во всех процессах.

Ванагс вызвал меня к себе. Мы с ним нередко беседовали в полуберклавском, можно сказать, ключе. Тут я услышал: «Очень, очень крупные неприятности!». Сказав это, он замолчал. Как всегда, думал и высказывался Ванагс медленно, с долгими паузами, а мне не терпелось поскорее узнать, в чем дело.

«Ну, вчера Хрущев улетал. И уже направляясь к самолету, вдруг спросил: «Кто из вас Берклавс?». Берклавс вышел вперед. «Кто ты – коммунист или националист?» Берклавс отвечал, что он был в большевистском подполье, сидел в тюрьме за идеи коммунизма и что он, конечно, коммунист.

Хрущев закричал: «Но вы тут устраиваете националистические праздники!». И закончил тем, что пришлет в Латвию секретаря ЦК КПСС Нуритдина Мухитдинова. «Пускай он разберется с вашими делами!»

Так завершился визит Хрущева в Латвию в 1959 году.

Правительство Латвии раскололось надвое. Многие, особенно из русского состава, откровенно радовались: наконец-то националисты, берклавцы, получат по загривку!

В то время я о Мухитдинове не знал ничего. Сегодня могу сказать: одна из интереснейших книг, прочитанных мной за последние годы, – «Тайны советской внешней политики» Олега Гриневского. Громыко назначил Мухитдинова заведующим отделом Ближнего Востока Министерства иностранных дел, и тот пробыл на этом посту довольно долго. Потом он пережил опалу, его сняли с должности и сослали, кажется, в Сирию послом. Кандидатура показалась подходящей – узбек, почти мусульманин. Гриневский о Мухитдинове пишет с нескрываемым раздражением. Как посол он проявил себя хуже некуда. Например, сам сочинял, выдумывал свои беседы с министром иностранных дел Сирии и посылал в Москву отчеты о встречах, которых не было.

Итак, Хрущев прислал в Латвию Мухитдинова – разбираться. Тот явился накануне расширенного заседания Бюро ЦК и выразил желание осмотреть Ригу и Юрмалу, искупаться в море. Злые языки утверждали, что на пляже Ян Эдуардович Калнберзиньш держал наготове халат гостя, пока тот плавал. Меня там не было, ни подтвердить, ни опровергнуть сказанное не могу, о Калнберзиньше вообще ходило немало полуанекдотов. Зная его хотя бы издали, в слухи можно было поверить. Вспомним, что в 1953 году он поблагодарил приехавших из России и других республик товарищей за проделанную работу и предложил им вернуться домой, а уже дней через десять стоял, потупив глаза, на той же трибуне и каялся – мол, мы совершили ошибку и непременно исправим ее.

В молодости Калнберзиньш был простым рабочим – матросом на речном судне, его делом было бросать и выбирать якорь. В 1919 году оказался в России, затем вернулся в Латвию уже для того, чтобы заняться нелегальной партийной работой, был арестован и вышел из тюрьмы лишь в 1940 году, при советской власти. Ситуация сложилась весьма странная, ибо когда Сталин в том же году назначил его Первым секретарем ЦК КП(б)Латвии, вся его семья в России сидела. Калнберзиньш постепенно добивался освобождения то одного, то другого из своих родственников, но до конца в этом, кажется, так и не преуспел. Если же говорить серьезно, я считаю, что Калнберзиньш – одна из трагических фигур, типичная для того времени.

Вернемся к Мухитдинову. На другой день по приезде он выступал на Бюро ЦК. Не помню, Вилис Круминьш или кто другой пытался ему возражать, но Мухитдинов его прервал: «Ну, так расскажите мне, как секретарю Центрального комитета и члену Политбюро, в конце концов, как узбеку: что плохого вам сделал русский народ?». И стало ясно, что никакого анализа дел, никакого вообще разговора ждать не приходится. Некоторые выступающие дальше высказывались уже в нужном ключе.

Историкам следовало бы заняться этим временем поподробнее. С этого дня в руководстве республики началась чистка. Сняли с должности очень многих и притом под самыми разными предлогами.

При Сталине заседания Верховного Совета ЛССР не переводили. Все говорили лишь то, что от них требовалось, перевод в этом случае не был нужен. Депутат заранее получал на руки готовый текст своего выступления или же подготовленную им самим речь проверяли, подчищали, утверждали, после чего ее разрешалось произнести.

Но после смерти Сталина я иногда переводил заседания Верховного Совета, поскольку при Хрущеве заготовленные загодя тексты вышли из моды и у депутатов появилась возможность более или менее свободно выражать свое мнение. Случались и по-настоящему интересные заседания. Однажды Герой Советского Союза Вилис Самсонс заметил с трибуны: те, кто поддерживал и спасал советских партизан, не получают пенсии, а некоторые из их противников, осужденных на десять лет и отсидевших свой срок, кое-какую пенсию получают – им засчитывают в трудовой стаж годы, отработанные в лагерях. Это было его собственное мнение, живая речь, которую переводить надо было тут же, и мне было любопытно наблюдать за реакцией зала.

После этой работы в Верховном Совете меня иногда приглашали как переводчика и на партийные съезды, в том числе на тот, что был созван вскоре после визита Хрущева и проходил в драматичной атмосфере. Видных гостей из Москвы на сей раз не было, в президиуме сидел лишь какой-то зав. отделом ЦК КПСС или даже инструктор. Это был в известной мере знак неблаговоления, даже неуважения к республике.

Помню, Николай Бисениекс, один из секретарей нашего ЦК, раньше хотя и пассивно, но поддерживавший Берклавса, заметил в своем выступлении, что и у старого партийного волка иногда бывают ошибки. Арвид Пельше, успевший стать первым секретарем компартии Латвии, не пропустил этих слов мимо ушей. В своем заключительном слове он подчеркнул: «Что касается речи товарища Бисениекса – мол, старый партийный волк может допустить ошибку… Товарищи, тогда нужно спросить: а зачем нам нужны старые партийные волки, которые допускают ошибки?».

Бисениекса вскоре назначили директором Палаты мер и весов. Это еще считалось довольно хорошей должностью. Его не уничтожили, это были уже хрущевские времена.

Всего в Латвии были сняты со своих постов около двухсот человек. И тогда многие начали ломать головы: почему литовцам сходит с рук и удается все то, чего пытались добиться здесь, в Латвии?

Сторонница Берклавса Элла Анкупе однажды сказала по этому поводу: Эдуард Берклавс признает только категорический императив, он без нужды дергал за хвост русского медведя.

Литовцы добивались своего более тонкими методами.