Гунта Страутмане - XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

Поездка получилась содержательной, в каждом из наших техникумов – в Казданге, Малнаве, Бебрене, Лайдзе – подготовили оригинальную программу. То нас встречали доблестные кавалеристы, то мы попадали в атмосферу веселого карнавала. Каждый техникум убедительно доказывал свой творческий потенциал.

В какой-то момент я понял: точно так же балтийские бароны встречали новых губернаторов и генерал-губернаторов из Петербурга, ибо их требовалось склонить в пользу местного дворянства. Устраивали охоту, лошадиные скачки и многое другое, лишь бы заинтересовать, показать себя и свой край с наилучшей стороны. Через годы я в Германии поделился этой догадкой с балтийскими баронами, к тому времени совсем дряхлыми, и те сразу закивали головами: да, да, точно так оно и было.

Между тем, мое положение в Сельскохозяйственной академии становилось все хуже. Однажды меня вызвали «на ковер» ректор и Жемчужина, ставшая секретарем парторганизации. Меня упрекали в том, что я на своих лекциях рассказываю всякие ненужные вещи. Тон ректора был помягче, Жемчужина не скупилась на резкости. Ректор сказал: «Товарищ Крупников, вы вступили в партию много, много раньше меня. Но могу вам точно сказать, как беспартийные смотрят на членов партии: они нас делят на дураков – таких большинство – и небольшую долю умных. И вы, конечно, все время стараетесь оказаться среди последних». – «Но, товарищ ректор, неужели мне обязательно стремиться попасть в число дураков?»

Где-то около 1964 года мне стало окончательно ясно: если я останусь в Академии, меня постараются сломить. В один прекрасный день и жена сказала: «Хватит. Подавай заявление. Там тебе нельзя оставаться. Какую-нибудь работу, хотя бы в библиотеке, найдешь. Проживем и с меньшей зарплатой, – я просто не могу видеть, как тебя стараются уничтожить».

Я поговорил с двумя надежными друзьями. Экономист профессор Трейс – он был заместителем Дзерве и поэтому его уволили с работы – сказал сразу: «Подавай заявление. Как только ты это сделаешь, станешь независимым человеком».

Вторым, с кем я посоветовался, был заведующий кафедрой фармакологии Рижского Медицинского института Макс Беленький. Его прислали к нам из Ленинграда. Международно признанный фармаколог, книги которого переведены на многие языки, в том числе китайский. Сказал он мне примерно то же, что и Трейс. «Они привыкли к тому, что ты все время уступаешь, стараешься кончить дело миром. А теперь ты ясно и твердо скажешь: нет, с меня хватит!»

И я подал заявление об уходе. Тут нужно напомнить, что заведующий кафедрой истории КПСС в высшей школе входил в номенклатуру Центрального Комитета – в должности меня утверждали на бюро ЦК. Меня вызвал к себе секретарь Елгавского горкома, с которым мы были знакомы с фронтовых времен, но не слишком близко. Он сказал: «Оставайтесь. Ректора Академии со временем снимут».

У меня хватило смелости ответить: «Вы же знаете, что вопрос о снятии ректора не созрел. Он только зреет. А ждать я не согласен».

Партийному бюро Академии поручили рассмотреть мой вопрос. Членом бюро был и прежний ректор Янис Ванагс. Перед заседанием я пошел к нему домой и попросил не приходить на бюро. «Они только обрадуются, если вы замолвите слово за меня. Эти люди и на вас уже копят компромат. Да мне и не нужна защита. Как будет, так и будет». Ванагсу было явно неловко, но я почувствовал: он втайне мне благодарен за то, что я его уберег от ситуации, ему в тот момент совсем не нужной.

И состоялось обсуждение моего вопроса. Несколько членов бюро не пожалели желчи, но двое защищали меня от ректора. Это была, во-первых, заведующая отделом кадров, бывшая партизанка Стивере. Можно, разумеется, в наши дни по-разному смотреть на советских партизан, но Стивере гнуть спину не умела. Говорила она смело и остро. Вторым пошел против течения экономист профессор Эрвидс Гриновский.

В конце концов мою просьбу об уходе удовлетворили, и я был свободен. На физиономии Жемчужиной отразилось явное сожаление: я оказывался в дальнейшем ей неподсуден. В заседании бюро участвовала также третий или четвертый секретарь горкома партии Лаце, отвечавшая за школы. Российская латышка, бывшая учительница, она не промолвила ни слова, лишь сидела и внимательно слушала.

Через день я узнал, что ректор и Жемчужина были у Восса и тот сказал: «Крупникова не трудоустраивать!». Примерно этого я и ожидал. Потом мне много раз напоминали, что мой случай был первым в Советском Союзе – когда заведующий кафедрой истории КПСС сам отказался от должности.

Я пришел работать В Сельскохозяйственную академию в 1953 году. Тогда только что умер Сталин. А уволился из Академии осенью 1964 года. Через полтора месяца отстранили от власти Хрущева. На его место пришел Брежнев.

На улице я встретил двух знакомых студентов, они спросили, слышал ли я новую русскую поговорку: «Повысили зарплату Брежневу, а нам оставили по-прежнему».

Был созван партийный актив, выступил Арвид Пельше. Положение в стране исправит дееспособный партийный аппарат, при Хрущеве ослабленный разделением на две ветви. Но линию XX съезда партия свято будет соблюдать и дальше. На обратном пути я увидел Мейю, фронтового товарища, нашего полкового комиссара, он тоже возвращался с актива. Я подошел к нему. «Послушайте, вы же работали в тех краях – в Днепродзержинске, Днепропетровске?» – «Конечно же, я знал Леньку Брежнева», – сказал он, не дожидаясь окончания вопроса. «Ну и как он?» – «Опрокинуть стаканчик – наилучший компаньон. Бабу пощупать – тоже, мужик он интересный. Но руководить страной… Как он будет руководить страной?»

Через сорок лет – в 2004 году – я участвовал в немецком культурном круизе по Волге, и мне довелось разговориться с Эгоном Баром, представителем Вилли Брандта в Москве. Он в то время, когда Брежнев пришел к власти, приезжал впервые для переговоров с новым руководителем СССР и поделился со мной своими впечатлениями. «Так или иначе, Брежнев держал все нити в руках. Он обладал фантастической памятью – помнил все цифры, все имена. И хотя он понемногу разрушался, главные линии развития страны в общем оставались под его контролем».

Отзыв Эгона Бара, возможно, был продиктован его личным опытом: с Брежневым в свое время и впрямь можно было говорить. И память у него в самом деле была отличная. Он знал точные цифры, касающиеся вооружений Америки и Западной Европы, и это производило впечатление. А еще богатые приемы, которые он устраивал. Брандт был алкоголиком. Да и все они пили. Я присутствовал в качестве переводчика на важных встречах в Риге и знаю, что с помощью водки можно достичь многого. Не надо также забывать, что должность Генерального секретаря Брежнев занял, будучи в расцвете сил, но, к сожалению, слишком долго пробыл на ней – почти двадцать лет, до самой смерти в 1982 году. Однако к моменту прихода Брежнева страной правили фактически два человека: Первый секретарь КПСС и Председатель Совета Министров СССР Алексей Косыгин, серьезный и опытный специалист в вопросах народного хозяйства. Вначале казалось, что новая власть продержится недолго, но у нее впереди были почти два десятилетия.