Гунта Страутмане - XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

Уже вскоре стали ощутимы перемены – сперва малозаметные, но затем все нараставшие. Весь долгий период правления Брежнева я мог бы охарактеризовать одной фразой: попытка ползучей ресталинизации. Была разработана целая система, эпицентр которой находился в Главном политическом управлении Министерства обороны во главе с генералом Епишевым. Необычайную активность при этом проявило издательство «Воениздат». Многие маршалы и генералы опубликовали свои воспоминания. После того, как бывшие полководцы напишут или надиктуют свои мемуары, за дело брались бойкие капитаны из Политуправления. Их дело было подправить текст, убрать лишнее, вписать нужное, чтобы страницы истории выглядели точно так, как им надлежало выглядеть. Самый яркий пример такой редактуры – мемуары маршала Жукова. Жуков во время войны был заместителем главнокомандующего Красной Армии, то есть Сталина, командовал многими фронтами, ему как полководцу приписывают авторство решающих побед, и в книге его воспоминаний мы встречаем фразу: «Я заезжал иногда в 18-ю армию, чтобы посоветоваться с генерал-майором Брежневым». На самом деле советы какого-то Брежнева в глазах маршала Жукова не стоили бы и плевка. Но книга его мемуаров могла выйти в свет только после того, как в нее включили эти смехотворные строки.

Тогда же начали появляться грандиозные киноэпопеи, часто в нескольких сериях. В них были заняты, кроме советских, и немецкие (из ГДР), польские, венгерские и другие иностранные актеры. Героями картин становились и генералы, и маршалы, и простые солдаты, и, конечно, Сталин как вдохновитель и организатор всех побед.

История и сама отходила все дальше от линии XX съезда. При Хрущеве вышло довольно много книг о репрессированных, например, о Рудзутаке и других. Потом это постепенно сходило на нет. О преступлениях Сталина больше не упоминалось. В 1969 году в «Правде» появилась небольшая статья «В связи с 90-летием товарища И. В. Сталина». В ней Сталин оценивался почти целиком положительно; отмечались лишь «некоторые нарушения социалистической законности».

Сегодня уже известно, как появилась эта статья. В неофициальной атмосфере, в очень узком кругу Брежнев сказал членам Политбюро, что нужно бы как-то отметить день рождения Сталина. Секретарь ЦК, в дальнейшем министр обороны СССР Дмитрий Устинов добавил, что ни один враг Советского Союза или коммунизма не нанес столько вреда, сколько Хрущев своим докладом на XX съезде КПСС. Так и было сказано, и присутствовавшие на той встрече приняли это без возражений. В итоге и появилась в главной партийной газете апология Сталина, а вопиющие преступления сталинского режима были мягко названы «некоторыми нарушениями социалистической законности».

В то же время годы правления Брежнева можно охарактеризовать в какой-то мере как негласный договор народа с правительством. Руководство не требовало шумных восторгов или чрезмерной политической активности. Пусть все идет своим путем, тихо и мирно. Жизненный уровень по сравнению с военными и послевоенными годами все-таки постепенно повышался. Еще не выдохлась до конца эйфория от достижений хрущевского времени – полеты в космос и прочее. Короче говоря, наступила мирная передышка – до первых политических процессов и очередного закручивания гаек.

С началом брежневской эры и в моей жизни начался совершенно новый этап. Мне удалось устроиться на полставки преподавателем в Институт физкультуры. Приступил к работе. На первых порах это выглядело так: сидит небольшой кружок слушателей, я читаю лекцию. Вдруг трое встают: «Нам пора». – «Куда это вы?» – «На тренировку». Видимо, такой здесь порядок. Я их отпускаю. Через пять минут встают еще двое. «А вы куда?» – «Как куда? На тренировку!»

Что делать? Другой работы у меня нет. Правда, до меня дошли и обнадеживающие новости. Та самая секретарь по школам Лаце, что участвовала в заседании партийного бюро Академии, побывала у Восса и обрисовала ситуацию со своей точки зрения. Восс подобрел: если найдется какое-то место, пусть берут Крупникова, я не возражаю.

С букетом цветов я поехал к Лаце. Она мне сказала: «Когда я увидела весь этот театр, мне стало ясно, в чем дело, и я решила использовать свой авторитет в ЦК для того, чтобы изменить ваше положение». (Лаце не знала, что какое-то место у меня уже есть).

Таким образом, негласная опала с меня была снята.

И однажды на улице я встретил ректора Университета Валентина Штейнберга, знакомого мне с времен Центрального лекционного бюро. Он пригласил меня зайти, побеседовать. Так как мое дело в Сельскохозяйственной академии приобрело довольно шумную огласку, Штейнберг тоже был в курсе. «Вы правильно сделали, что ушли оттуда, – сказал он, – иначе вас бы съели. Сейчас у меня, к сожалению, нет свободных мест, но как только на кафедре истории КПСС что-нибудь освободится, я вас позову». Вообще-то, одно место на кафедре в то время было. Я знал об этом и прямо сказал Штейнбергу. «Ну да, – согласился он. – Место есть, но оно давно обещано другому. Я привык выполнять обещанное. Так будет и с вами…» Тут он запнулся и после паузы продолжил: «Хотя, если так подумать, я могу предложить вам нечто другое. Сейчас как раз нам дано задание организовать новую кафедру. Проблема тут несколько щекотливая. Предмет таков… Словом, требуются преподаватели, которых студенты безусловно захотят слушать». Я был заинтригован. «Так что это за кафедра?» – «Кафедра научного коммунизма».

«Ну, приехали! – сказал я сам себе. – Распрощался с историей партии, чтобы причалить прямиком к научному коммунизму!»

А Штейнберг продолжал: «Да, это придумали на самом верху – как предмет, завершающий все общественные дисциплины, чтобы дать студентам последнюю идеологическую шлифовку. Могу вам показать программу».

Я заглянул в программу – первая часть вполне нормальная: колониальная система и ее крушение, международное рабочее движение, международное положение, борьба за мир… Это темы, которые можно наполнить вполне приемлемым содержанием. Но дальше начинались такие идеологические джунгли, что я решительно сказал ректору: «Я готов пойти на кафедру, но с одним условием. Я возьму на себя первую часть, а коллеги пусть разбираются с остальным».

Штейнберг согласился. «Идет! – сказал он. – Нам важно, чтобы вы с самого начала заинтересовали студентов. А уж дальше… Вы ведь там будете не один!»

Заведующим новой кафедрой назначили Михаила Баграда, бывшего первого секретаря Бауского райкома партии. Насчет него один знакомый с острым язычком меня сразу предупредил: «Не вздумай что-нибудь сделать, хотя бы чихнуть против него, голос поднять, – путь этого человека наверх усеян костьми».