Гунта Страутмане - XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

На следующий день высокие гости посетили выставку достижений народного хозяйства ЛССР. Хрущева, правда, опять не было, зато были Ульбрихт и его жена Лотта, говорившая по-русски. В отличие от своего сановного мужа, она выглядела вполне нормальным, демократичным человеком. Накануне на фабрике «Ригас аудумс» она подошла к работницам и сказала: «Я – Лотта Ульбрихт, бывшая рабочая, лучшая половина семьи Ульбрихтов. Такая же, как вы». Так как по вечерам я не переводил никаких секретных переговоров, то полагал, что это делает она. Но потом узнал, что никаких секретных переговоров не было вообще.

Ульбрихт на выставке покрутился лишь в самом начале. Вошли в один, в другой зал, он взял в руку какую-то табуретку, потом еще какой-то предмет, подержал на весу, обернулся к своей свите и сказал: «О, советская работа. Это сразу видно. Посмотрите, какая отделка!». Когда он ушел, ни слова не прибавив к сказанному, я остался и продолжал изучать присутствующих. Генеральный директор химического производства, мужчина огромного роста, привлекший мое внимание в первый же день своей военной выправкой, шагал из одного зала в другой, осматривался, потом махал рукой и шел дальше. Наконец, в одном из залов он увидел телефонный аппарат ВЭФ, предназначенный для рудников. Осмотрел, подозвал кого-то из своих: «Смотрите, совсем неплохо!». Видно было – его удивило, что на этой выставке он нашел что-то и в самом деле качественное.

С нами вместе все время семенил какой-то старичок, показавшийся мне с первого взгляда малоинтересным. На выставке он, правда, все внимательно осматривал, роняя время от времени дельные замечания. Я с ним заговорил, и отвечал он, как мне показалось, охотно. Выяснилось, что он крупный специалист в своей отрасли, работал в Советском Союзе в одном из поселков, где жили с семьями немецкие ученые, которых нам тогда удалось привлечь. Дело в том, что после войны между американцами, англичанами и СССР началась острая конкурентная борьба за немецких ученых. На их прошлое никто не смотрел, оно уже никого не интересовало. Важно было лишь, на что они способны сегодня. Американцам больше повезло – на них работали более крупные, выдающиеся ученые, такие, как конструктор ракет и космической техники Вернер фон Браун, отец американской космической программы. И в создание наших ракет свой вклад внесли немцы. Старичок, неприметно семенивший рядом с важными участниками делегации, был типичнейший участник всех этих пертурбаций. Когда-то председатель какого-то научно-технического совета при Гитлере, потом лауреат Ленинской премии.

Еще в те дни в Межапарке состоялся концерт сводного хора Латвии. На журнальной фотографии меня можно видеть между Ульбрихтом и Хрущевым. Я все еще готов переводить, но они смотрят каждый в свою сторону. Хрущев все время заговаривает по-русски с другими людьми; Ульбрихт лишь один раз поинтересовался у меня, что за люди сидят в первом ряду с бантами на груди. Я объяснил, что это главные дирижеры Праздника песни. После чего лидер ГДР молча просидел до окончания концерта.

В последний вечер этого визита в здании тогдашнего Верховного Совета, а теперь Сейма шел прощальный банкет. Мне работать не пришлось, у немцев был свой переводчик, а речи, в общем, были такие же, как всегда. С речью на банкете выступил премьер- министр ГДР, один из основателей и первых председателей Социалистической единой партии Германии Отто Гротеволь. Я его увидел впервые: в предыдущие дни Гротеволь чувствовал себя плохо и на публике не появлялся.

В то время я совершенно не готов был понять истинный смысл речи Отто Гротеволя, поскольку не знал некоторых важных вещей. Премьер-министру и немцам его поколения имя Латвии говорило о многом. В 1905 году в газетах Германии шли горячие дискуссии о том, что делать с латышской революцией и с Балтией вообще. К настоящему времени появилось немало исследований о политике Германии в балтийском вопросе, они довольно широко использованы и в моих работах. Точно так же яростные споры между левыми и правыми, консервативными силами Германии происходили в 19181919 гг., во время Бермондтовской авантюры и большевистского правления в Латвии. Мне же тогда представлялось, что во время визита Хрущева и Ульбрихта немцы впервые что-то узнают о Латвии. Это лишний раз показывает, как мало мы, в сущности, знаем, если специально не изучаем вопрос.

Живость и общительность Гротеволя выгодно отличали его от Ульбрихта, и речь премьера выдавала интеллигентного, мыслящего человека. Он сказал, между прочим, что вполне понимает малый народ, вошедший в состав огромной страны. Это порождает проблемы, но и открывает немалые возможности.

Хрущев был усталым и по ходу речи клевал носом; ему как- никак было уже шестьдесят шесть лет. Вдруг Гротеволь сказал, что они хотели бы укрепить культурные связи между ГДР и Советской Латвией. Хрущев встрепенулся, вскочил вдруг на ноги и крикнул:

«Только через Москву, только через Москву!». И один этот возглас сразу высветил истинное положение вещей.

Банкет затянулся, а мне еще нужно было добираться в Лангстини, где ждала семья. К счастью, отношения между бывшими подпольщиками большей частью оставались такими, что я мог подойти в этот раз к председателю Президиума Верховного Совета Карлису Озолиньшу и, пустив в ход его старую подпольную кличку, сказать: «Puika (то есть «Парень»), вы не могли бы меня подвезти до поворота на Таллиннское шоссе? Дальше я и пешком дойду». – «Ладно, только вовремя подойди к моей машине». Я к нему все же обращался на «вы», он ко мне – на «ты».

Я уже ждал возле машины, когда он подошел, и в последний момент к нам присоединился Паулс Дзерве. В машине, таким образом, были шофер, Озолиньш, Дзерве и я. Если шофер не был стукачом и не доложил куда следует о разговоре, происходившем во время той поездки, тогда из его участников только я все еще жив и знаю его содержание.

Дзерве уговаривал Озолиньша, поддерживавшего движение Берклавса, чтобы утром, когда Ульбрихт уже улетит, а Хрущев останется и примет участие в заседании Центрального комитета, латыши первыми пошли в наступление, заговорили о великодержавном шовинизме, мешающем работать.

Однако Озолиньш, человек весьма симпатичный, но временами до крайности импульсивный, в ответ принялся кричать. Он пускался в крик нередко и будучи главным редактором партийной газеты Cīņa, но люди эти вспышки не принимали близко к сердцу. Теперь, уезжая с банкета, Озолиньш горячился: «Чего тебе еще надо? Никогда не было лучше, чем сейчас. Посмотри, как спокойно мы живем, и в Москве нам много чего удалось достичь!». Так Дзерве ничего и не добился.

На другой день оказалось, что в атаку первым ринулся не кто иной, как Хрущев. Он говорил о националистическом настрое в республике. Однако настроение в зале и после этого оставалось приподнятым.