Виктор Топоров - Двойное дно

— Дело в том, Витя, что ты на заднем сиденье решил изнасиловать Ирочку. А когда ты начал ее душить, муж Ирочки, он как раз сидел за рулем…

— Не продолжай, — ответил я. — И передай им обоим мои извинения.

Положив трубку, я нехотя оделся (джинсы, впрочем, уже высохли) и поехал в журнал «Литературное обозрение» читать корректуру своей первой статьи на темы отечественной литературы (в годы застоя я в эту грязь не лез, в этот сугроб садиться не хотел). В статье я, наряду с прочим, полемизировал с покойным Игорем Дедковым, защищая от него недавнюю повесть Владимира Маканина. И сейчас в собственной корректуре прочел: «Жаль, что Дедков не заметил техники выбрасывания, сопровождающей и обволакивающей героя повести. Жизнь выбрасывает его и на символическом уровне, и буквально — из поезда, из машины…»

О Господи, подумал я, из поезда меня еще, слава Тебе, вроде бы не выбрасывали… В очередной раз приключилось то, что я всегда относил только к собственным стихам, — я сперва описываю нечто, не имевшее место, а потом оно происходит на самом деле… Означало это, между прочим, и то, что в критику, публицистику, эссеистику, фельетонистику (хоть горшком назови!) я уже начал привносить ту интенсивность чувств, которая раньше была присуща только стихам, — а значит, скоро окончательно брошу их писать. Так вышло.

Весной я получил еще один издательский заказ (и вновь на пару с Витковским, причем по-прежнему в том же раскладе — мне побольше, ему — получше), выиграл конкурс на перевод поэм Байрона, бросил работу и выбросил трудовую книжку, меня окончательно бросила первая жена, а я, словно в отместку, прервал оба параллельных романа, летом и ранней осенью больше десяти раз попадал в милицию, осенью и зимой, пропив авансы и дожидаясь гонораров, впал в жуткую нищету; мать горевала из-за того, что я нигде не служу, свой вариант трудоустройства по-прежнему предлагали Вооруженные силы, от чего я с прежним ужасом шарахался, в Москве — и москвичи — мне не нравилось столь же активно, как в Питере, более или менее сносно я чувствовал себя лишь в «Сайгоне», где однажды появился, размахивая телеграммой «Выезжайте в Москву на съемки фильма „Генрих Гейне“. Мосфильм. Дефа-фильм». В заглавной роли, — врал я, требуя, чтобы меня поили, — в заглавной роли!

На самом деле один хитрован из ГДР задумал загодя снять к юбилею Гейне документальный фильм об отношении к поэту в современном мире — и под это дело объездить на халяву весь мир. Для пущей маскировки он решил начать с Москвы, а московские переводчики (молодые) вспомнили обо мне. Вперед я добирался своим ходом, а обратно мне выдали «блатной» билет в «Стрелу» на киношную бронь — и соседи по купе, среди которых оказалась Инна Чурикова, смотрели на меня с откровенным презрением — как на человека, сунувшего деньги проводнику.

В перерыве между съемками Витковский не вполне удачно спародировал Левика. Не вполне удачно потому, что в разгар исполнения пародии в гостиную вошел Левик. Я, в свою очередь, категорически отказывался ухаживать за дочкой Гинзбурга, губя такую естественную и, несомненно, завидную перспективу.

В «гейневский» наезд я познакомился с Сергеем Аверинцевым, изрядно меня озадачившим. Желание познакомиться выразил он сам, узнав о том, что я — один из немногих тогда — перевожу Георга Тракля. Встреча состоялась в ИМЛИ, в каком-то закутке на втором этаже. Переводы мои, не исключено, Аверинцеву понравились, потому что он рассказал мне о готовящемся «литпамятнике» и вручил список уже переведенных им самим стихотворений, попросив, по возможности, их не трогать, чтобы не дублировать переводы. В «литпамятниках», впрочем, как раз печатались и дубли, но когда перспектива издания стала реальной, Аверинцев — на пару с покойным Богатыревым — подал авторскую заявку, начисто забыв и обо мне, и о других уже появившихся к тому времени переводчиках. Правда, изъяснялся он так мудрено (я просто не знал половины слов), что, не исключено, и чего-то недопонял. Сейчас Аверинцев принял австрийское гражданство и преподает в Австрии, но слушатели лекций жалуются, что, как когда-то я, не знают половины слов и совсем не понимают мыслей. Десять лет назад, познакомившись с будущим (и бывшим) президентом Армении Левоном Тер-Петросяном и узнав о тематике его научных занятий, я — неуклюже (иначе не умею) льстя — назвал его «армянским Аверинцевым», и он скорчил такую физиономию, как будто съел горький перец. Но тогда мне было двадцать шесть, Аверинцеву тридцать шесть, и он слыл властителем дум.

— А нет ли у вас случайно с собой каких-нибудь других ваших переводов? — спросил он.

«Случайно» у меня были. Был полный перевод второй части «Часослова» Рильке, впервые выходящий в 1999 году в харьковском издательстве «Фолио».

Аверинцев принялся листать сброшюрованную машинопись. Именно листать — на каждую страницу он тратил не больше трех-четырех секунд. «Листает и листает», — с достаточным равнодушием подумал я. «А вот здесь у вас не совсем точно», — заметил вдруг Аверинцев и со вкусом процитировал соответствующее место в оригинале. «Понтит, — уверенно подумал я. — Две строчки из „Часослова“ помнит наизусть — вот и решил спонтить». Однако та же история повторилась другой раз, третий, четвертый… С ужасом я понял, что Аверинцев помнит «Часослов» наизусть. И внимательно прочитывает мою рукопись в столь сумасшедшем темпе. Я, конечно, тоже помнил «Часослов» наизусть, но я-то его предварительно (пусть и не весь) перевел. Да и осмысленно читать в таком темпе я не умею.

Считается, что механическая память такой интенсивности присуща великим шахматистам. Не знаю, не уверен. Вот профессиональные преферансисты — да, у них был в дни моей молодости такой тест: поглядеть на железнодорожное расписание (Ленинград — Выборг) и запомнить его наизусть с одного раза.

Завершив беседу, Аверинцев пригласил меня в гости. Правда, телефона не дал, так как, переехав недавно на новую квартиру, его не помнил. Адрес, правда, помнил — и станцию метро, и номер автобуса, на котором надо было ехать от метро, тоже. Не помнил, сколько остановок на автобусе: две, три или четыре.

Не запомнил он и меня — и когда, при случайной встрече в Худлите, не ответил на мой поклон, а я выразил недоумение (я этого человека вроде бы еще не успел ничем обидеть), то ответил цитатой из фильма «Андрей Рублев»: я смотрел не на вас, а на ваши переводы…

Кстати уж, другая московская история. Договариваюсь о встрече на выходе из метро с незнакомым работодателем. Да, но как нам узнать друг друга? «Седой бородатый карлик в черном кожаном пальто», — сообщаю я. Из трубки доносится сытый смешок. «А я, знаете ли, высок, темноволос, в зеленом габардиновом плаще». Встречаемся. Он узнает меня. Я его не сразу: потому что у него страшное родимое пятно во всю щеку.