Виктор Топоров - Двойное дно

И ко множеству анекдотических историй, вошедших в еврейский фольклор. Тут тебе и рояль, который вывозит еврей-теневик и который на таможне разбирают на струнки и педальки, тогда как раритетную почтовую марку, в которую вложено все состояние, еврей держит в презервативе за щекой. И обмен башмаками — с той же целью, описанный Михаилом Веллером. И такая (не знаю, подлинная или нет) процедура, изложенная Эдуардом Тополем: ты скупаешь доллары у валютчиков, но тебя не «берут» — ждут, когда ты повезешь их через границу. А ты — кружными путями выписываешь из Швейцарии двух адвокатов и в их присутствии сжигаешь сотенные (предварительно переписав их номера) — и на Западе тебе полностью компенсируют уничтоженное.

А вот еще одна история — малоизвестная, зато подлинная. Мой вечный враг Ю. Б. Корнеев в бытность секретарем парторганизации питерского Союза писателей притравил поэта и переводчика Василия Бетаки. Задав ему, в частности, на одном из писательских судилищ провокационный вопрос: «А правда, Вася, что вы собрались в Израиль?» — «Это неправда, это клевета!» — возопил Бетаки, но дело было сделано: книгу стихов Бетаки выкинули из планов, переводы внезапно «разонравились» и здесь, и там — и в результате он действительно решился на эмиграцию.

Решился-то решился, но по тогдашним правилам следовало полностью — до совершеннолетия ребенка — выплатить алименты бывшей жене и вернуть государству должок за высшее образование. Бывшую жену Василий — человек вечно нищий, но темпераментный (грек же!) — уговорил, угрожая самоубийством прямо под окнами, от алиментов отказаться; государство оказалось не столь податливо.

Евреев, которым также надо было платить за образование, финансировал Сохнут, то есть финансировали другие (богатые) евреи под гарантии Сохнута. Но и сами гарантировали Сохнуту, что очередной отъезжающий не намылится из Вены куда-нибудь в противоположную от Земли Обетованной сторону. К богатым евреям бросился и Бетаки. Они заартачились. «Ты, Вася, в Израиль не поедешь ни за что». — «Да нет, мамой клянусь, только в Израиль, непременно в Израиль…» Деньги они ему в конце концов дали, а Вася собрал пресс-конференцию в венском аэропорту, на которой объяснил, что на свете есть два фашистских государства — СССР и Израиль, — из одного он чудом вырвался, а в другое не поедет и под дулом автомата…

И действительно — поехал в Париж, где даже, получив небольшое наследство, основал издательство.

Выпустил четыре сборника стихов — свой, своей жены Виолетты Иверни, Анны Ахматовой и почему-то (разве что ради рифмы) Елены Игнатовой, после чего прогорел и пошел работать на радио «Свобода», откуда его выгнали по требованию М. С. Горбачева, поставившего одним из непременных условий отмены глушения на всей территории СССР выведение за штат «Свободы» всех известных писателей-эмигрантов. Вася известным писателем не был, но попал под горячую руку, что для него, разумеется, большая честь.

А моя мать оказала в связи с предстоящим отъездом юридическую помощь одному своему приятелю, вознамерившемуся обзавестись справкой о том, что его родители пали жертвой гитлеровского геноцида. Такая справка гарантировала в Израиле немалые льготы… Но, увы, советские учреждения, а затем и советский суд рассудили по-другому: в справке было отказано, потому что «никто не видел, как родителей истца расстреливали. Видели только, как они шли в колонне евреев, которую гнали в лес на расстрел немцы и полицаи».

О своих друзьях из компании «жидов» и об истории, приключившейся с одним из них — Эликом Явором, — я рассказал в другой главе. Здесь же поведаю о бывшем муже Маши Эткинд (идейном вдохновителе всей компании), отправившемся вместе с отцом-адвокатом («Трусливый он был адвокат», — говорила о нем моя мать; на суде над «самолетчиками» он оказался среди тех, кто принял версию обвинения) почему-то не в Израиль, а в Канаду, и оказавшемся едва ли не первым советским евреем, прибывшим то ли в Канаду, то ли в крупный город (кажется, Монреаль), в котором все и произошло. По такому случаю местная еврейская община устроила обед и собрала в пользу вновь прибывших нешуточную сумму. Когда сумма (несколько тысяч долларов) была оглашена, Сергей обратился к раввину: «А принимает ли (допустим) монреальская синагога добровольные пожертвования?» Монреальская синагога добровольные пожертвования, разумеется, принимала. Свежеиспеченный иммигрант пожертвовал ей все собранные ему и его отцу деньги. На другой день он работал личным секретарем у еврея-мультимиллионера (участвовавшего накануне в обеде), а через месяц женился на его дочери. Такая вот история успеха…

Заговорив об отъезде в Израиль — и тем более решившись на него, — обрусевшие евреи выпятили не столько инородчество, сколько инородность, инаковость, до сих пор тщательно, упорно и в значительной мере успешно ими скрывавшиеся.

Хорошо помня тогдашние обстоятельства и дружа (с некоторыми — до сих пор) с людьми, внезапно превратившимися не скажу в сионистов (иудаизм был и остается им чужд), но в энтузиастов далекого и малосимпатичного, хотя и победоносного государства Израиль, я вспоминаю мгновенное перерождение этих людей: вчерашние подписчики «Нового мира», болельщики «Спартака» и «Зенита», почитатели Аксенова и Булгакова, пьяницы, бабники, драчуны и картежники вдруг — задолго до «прорабов перестройки» — заговорили об «этой стране», в которой им разом разонравилось, а главное, стало неинтересным — до лампочки — буквально все. И воспринималось это не столько как предательство (в брежневской стране не было идеалов и ценностей, стоивших того, чтобы их предать), сколько как саморазоблачение. Предательством это оказалось по отношению к соплеменникам, которые не собирались уезжать, к родным, которых выгоняли с работы, к самой идее обрусения. Но, раз начавшись, процесс пошел с обеих сторон, возникла новая обратная связь.

Негласный государственный антисемитизм подпитывался отныне не иррациональными подозрениями, но вполне конкретными фактами. Став в известной мере оправданной (и хотя бы в силу этого ужесточившись), политика дискриминации провоцировала все новых «изгоев» на мысль об отъезде. Бытовую юдофобию подогревали участившиеся саморазоблачения, описанное выше внезапное перерождение былых «братьев по духу» — у людей, не затронутых этим процессом, складывалось — в целом неверное — впечатление, будто их недавние коллеги, друзья и единомышленники лгали и притворялись до сих пор (то есть всю жизнь) и только теперь осмелились предстать перед миром самими собой. И в то же время ощущение безысходности, испытываемое отныне советскими евреями, гнало их в ОВИР… Отдельная прискорбная история правозащитного движения в его «израильской» ипостаси была напрямую замкнута на органы, со всеми присущими уже этой обратной связи издержками. В Израиле до сих пор отлавливают засланных к ним тогда шпионов, не говоря уж о потянувшихся своим ходом мафиози.