Александр Николаев - Так это было

Натолочь где-нибудь в закутке перед вечером зерна, ночью выпечь хлеб или наделать вареников с картошкой, поесть, как следует, а остальное спрятать. Днем в доме — хоть шаром покати. Разве картошка вареная в чугунке — и все. Так-то оно спокойнее.

Потому-то во время продовольственных операций заветную ступу и разыскивали с таким же усердием, как и оружие. Обнаружив «криминальное приспособление», специалист первым делом проводил пальцами по внутренним стенкам и подносил их ко рту. Если язык ощущал свежую муку, начинался допрос, который иногда оканчивался открытием небольшого тайничка с ведром зерна где-нибудь в курятнике или в другом сухом месте. Сыщик с победным видом нес к подводе найденное, бросив в утешение плачущей женщине обычную фразу:

— За вас же воюем, тетка!

Или с угрозой:

— Небось, полицаям или немцам отдала бы сама с улыбочкой? Знаем мы вас…

Но чаще всего продовольственники довольствовались картошкой или реквизицией курицы.

Наученные долголетним, хроническим недоеданием, люди умудрялись перехитрять наилучших сыщиков. Прежде всего, ступу тщательно выскабливали и посыпали её пылью или заплесневелой мукой. Зерно же прятали в нескольких отдельных тайниках, тщательно замаскированных. Для этой цели использовались специально устроенные дымоходы, двойные стенки сарайчиков, ниши в фундаментах домов или ямы под полом, засыпанные сверху картошкой.

Конечно, подобные тайники при тщательном обыске можно было обнаружить, но по инструкции свыше реквизиторы не желали особенно ссориться с населением оккупированной немцами территории. Придет время, и эта «доброта» будет сдана в архив, а пока что убивали в отдельных случаях мужчин, преимущественно ночью, пустив потом слух, что убили человека нагрянувшие полицаи. Если уж никак нельзя было скрыть виновников преступления — погибшего чернили, представляя его как немецкого прислужника или переодетого полицая.

Партизанское начальство не хотело особенно ссориться с населением и по той причине, что ограбленные до нитки семьи под разными предлогами перебирались к родственникам в деревни, где стояли немецкие гарнизоны.

Но никакие инструкции не помешали бы большему грабежу, если бы не было страха перед неясным будущим.

Под Харьковом немцы весною одержали крупную победу, захватив огромное количество пленных, оружия, танков. Их армии теперь катились к Волге, к Кавказу. Успехи немцев на фронте поселяли уныние у партизан и нерешительность в действиях командного состава. Некоторые из них запасались фальшивыми документами и одеждой на случай, если Красная армия отступит за Волгу. Многие командиры отрядов начали пьянствовать. Последний раз я видел Швоякова, когда тот садился на коня. Он еле держался на ногах. Я подошел подержать лошадь — запах самогона шел от него как из откупоренной бочки. Встречал я сильно подвыпившими и комиссара и других командиров. Соболев за дорогу в Нижние Устерхи тоже несколько раз прикладывался к фляжке и обращался ко мне с одним и тем же вопросом, мучившим его:

— Ежели немцы возьмут Сталинград — плохо нам будет! Как думаешь?..

Я старался его ободрить, отдавая себе отчет, что плохие дела на фронте спасли и меня от расправы. Будь другая обстановка — мне пришили бы попытку перехода на сторону немцев, и вряд ли я так легко отделался бы. Несмотря на явный упадок дисциплины в нашем и других отрядах, мне было ясно, что за мною теперь будут следить. Чтобы отогнать всякие подозрения, я решил на первых порах служить исправно. Кто знает, может, в скором времени всем нам придется разбегаться. Тогда будет другое дело.

В селе нас ждал уже дежурный по гарнизону. С Соболевым они были знакомы. Он коротко объяснил задачу нашей группы. Мы должны были обслуживать пост у прохода под насыпью и дежурить у пулемета, установленного на полотне железнодорожной линии. Для отдыха нам троим отвели дом рядом со школой. Столовая же размещалась в бывшем правлении колхоза.

Так как я должен был заступать на дежурство вечером, я решил отдохнуть до ужина. Отправился в указанный дом, перед которым росли несколько акаций. Вход был со двора. На крыльце меня встретила молодая женщина с невероятно бледным лицом и сильно запавшими глазами. Странно: глаза ее двигались, но не выражали никаких чувств: ни грусти, ни радости, ни любопытства, ни злобы. Это был взгляд мертвеца. Я замешкался, желая понять смысл этого выражения и тотчас глаза женщины ожили и наполнились жгучей ненавистью ко мне: казалось, она готова испепелить меня взглядом…

— За что? — невольно вырвалось у меня.

Снова лицо женщины приняло прежний, абсолютно равнодушный вид. Молча, она указала рукой внутрь дома. Мимо меня испуганно, бочком пробралась девочка лет восьми с аккуратно причесанными волосами и прижалась к ногам матери.

Ошеломленный такой встречей, я хотел было уже повернуть обратно, но, сделав усилие, прошел все-таки в дом, отыскал топчан в углу и прилег на нем. Уснуть я не мог: лицо женщины неотступно стояло передо мною.

Я знал, что люди боятся партизан. Боятся их даже больше, чем немцев или полицаев. Но и тех и других, я знал, народ не любит.

Как-то, после побега с эшелона, уже приближаясь к партизанской зоне, я зашел в один дом попросить хлеба.

— Нема, сынку, хлеба, — беспомощно развела руками старая женщина. — Все забрали…

— Кто?..

— Так мстители ж эти…

— Какое безобразие! — возмутился я.

— Што ж поробишь? Мстители они и есть мстители… Такое лихо пришло до нас!

Так лежал я долго, подложив ладони под голову, пока женщина не вернулась со двора. Она уселась за кухонным столом на скамейке спиной ко мне и принялась чистить картошку. Девочка примостилась напротив, почти у самого окна, подперев руками голову. Она посматривала то на свою мать, то в мою сторону. Я поднялся и прошелся по кухне до печи и обратно. Остановился на почтительном расстоянии от стола, так, чтобы видеть и мать, и дочь.

— Одна вы здесь живете? — осведомился я.

Женщина пожала плечами, не отрываясь от своей работы, не проронив ни слова.

Я стоял в нерешительности, рассматривая их обеих.

— Папу убили, — тихо прошептала девочка.

— Кто? — ужаснулся я.

Мать строго посмотрела на девочку. Хлопнув по столу рукой с ножом, она снова с ненавистью посмотрела в мою сторону:

— Вас поставили на квартиру? Так спите, делайте что угодно, а нас оставьте в покое!

Она продолжала чистить картошку, а я стоял оторопело, не зная, что сказать. По словам её, по её манере говорить, я понял, что передо мной — не простая колхозница. Вспомнив, что рядом находится школа, я легко сообразил, что несчастная женщина — учительница.

— Вы простите меня, — сказал я как можно мягче. — Не знал я, что у вас такое горе.