Александр Николаев - Так это было

«Забрать бы сейчас пулемет и двинуться этой дорогой, — подумал я. — К утру можно добраться до местечка…»

И тут же другой голос начал возражать мне.

«Допустим, удача будет сопутствовать тебе и впредь. Ты дойдешь благополучно, не нарвавшись на засаду. Хотя — вряд ли у немцев такая же безалаберщина. А потом? Как в Брянске? Отстал, дескать, от воинской части? Здесь такая версия не подходит… Рассказать все, как было? Если даже поверят — придется вести сюда немцев и они перебьют и партизан и жителей… А та женщина с девочкой? Ты подумал о них? Ведь как только обнаружат твое отсутствие и пропажу пулемета — первым делом придут в дом рядом со школой. Тот же Соболев или кто другой прикончат и бедную учительницу, а заодно, может, и её дочь…»

Ясно представив себе все последствия, я отбросил соблазн и решил ждать более подходящего случая, чтобы выбраться отсюда, не причинив никому зла.

В стороне проезда, под насыпью, послышался кашель. Кто-то все-таки, наверное, заступил на пост.

Надо мной простиралось совершенно чистое, темно-синее небо. Издалека, через тысячи световых лет заманчиво мерцали звезды, равнодушные ко всему, что творится на нашей грешной земле.

Всматриваясь в темноту, я занялся разработкой плана переустройства огневой точки, чтобы лучше сохранить свою жизнь и лишить жизни себе подобных, которые в эту минуту, может быть, заняты разрешением точно такой же проблемы.

Утром, после очередной смены, я отыскал Соболева. Он отсыпался на мельнице. Со вчерашнего перепоя у него болела голова и он, приподнявшись на локте, смотрел на меня удивленно, не понимая — чего я от него хочу. Пришлось повторить раза три мои опасения относительно пулеметного гнезда.

Наконец, в голове у него наступило прояснение.

— Ага, — пришел он к заключению, — боишься значит? Не знал я, что ты такой пугливый.

— Не за себя боюсь — за начальство! Захватят его врасплох, а мне отвечать придется.

— Это хорошо, что ты о начальстве думаешь, — не поняв иронии, похвалил меня Соболев. Почесав голову, он добавил, зевая: — Ладно, найду тебе лопату… А только зря вся эта канитель. Тут хлопцы наши уже третий месяц сидят и — никаких происшествий. Все живы-здоровы. Адольфу теперь не до нас!

Я хотел ему напомнить о чеховском злоумышленнике, но ничего не сказал, а только вышел из мельничной пристройки.

После обеда Соболев принес лопату и кирку. Пришел еще один партизан из второго караульного наряда. Втроем мы принялись за работу. К вечеру подкоп под шпалами был готов. На шпалы я положил несколько досок и два листа кровельного железа, найденного на мельнице. Получился довольно вместительный блиндаж. Вместо ящика мы сколотили из досок топчан. Пулеметную амбразуру отделали мешками с песком. Соболев был доволен.

— В таком блиндаже можно выдержать любую осаду, — бахвалился он. — Видишь, Кирюха, — обратился он к пришедшему Вишняку, — что значит армия? Это вам не в артели работать!

Свободным от дежурства днем оказалось воскресенье. Накануне, после ужина, чтобы не беспокоить Татьяну Михайловну, я пошел в деревянную пристройку. Около двери стоял плотницкий верстак с валявшимся в беспорядке инструментом. Дальше, у самого окошка, — низенький топчан с набитым сеном матрацем.

Утром меня разбудил луч солнца. Пробившись сквозь листву росшего неподалеку дерева, он скользнул по моему лицу и осветил часть стены. Я начал осматривать помещение. Под крышей, над дверью, висели пучки каких-то трав. В углу, вправо от двери, на деревянных колышках была прилажена коса. На верстаке я заметил стопку книг. Взял первую из них в красном переплёте. Посмотрел название.

Когда-то книга Николая Островского произвела на меня огромное впечатление. Такие строки: «Самое дорогое у человека жизнь. Она дается ему один раз и пройти её нужно так, чтобы не было больно за бесцельно прожитые годы», — стали для меня жизненным правилом, а Павка Корчагин — примером. Мне казалось тогда: что может быть более возвышенным и благородным, нежели защита угнетенных и обездоленных, нежели борьба против бесправия за лучшую долю?

И как раз в это время «великий кормчий» привел в движение «крутой маршрут» с конечной остановкой где-то в беспредельно далеком коммунизме. Мне столько довелось видеть издевательства над народом, что вся тяжелая жизнь Корчагиных по сравнению с действительностью показалась теперь сущим раем. И самым важным открытием для меня оказалось, что против новых угнетателей и произвола никаким образом защищаться не стало возможным. Проводители линии «вождя» быстро и крепко разъяснили людям, что бороться против угнетения можно было при «проклятом царизме», а не при советской власти. Да и борьба стала излишней, потому что все пороки царизма представители новой власти сметали несколькими волшебными словами, произносимыми в угрожающем тоне. На жалобы умирающих с голоду хлеборобов бронированные роботы отвечали: «При советской власти голода нет. Понятно?..» Точно так же отвечали тем, кто искал справедливости или защиты от произвола. А кого не удовлетворяли подобные ответы — их отправляли на перековку в края отдаленные, где все им становилось понятным.

Пережив многие разочарования, я уже не испытывал былого интереса к книге. Наоборот: и книга и её автор вызывали теперь у меня горечь и обиду за обман потому, что, даже будучи слепым и парализованным, автор мог бы кое-что знать и не лгать с таким бесстыдством.

Случайно я раскрыл книгу на той странице, где описывалось установление советской власти в Шепетовке, занятой Красной армией, где комиссар Пыжицкий накачивал толпу рабочих байками о распрекрасной жизни, которая наступит, когда пролетарии окончательно обоснуются у власти…

Я вслух выругался и бросил книжку на верстак, не закрыв её. Для меня туманные рассуждения об эксплуататорах-капиталистах и защитниках народа — пролетариях — давно уже потеряли смысл. На основе пережитого и виденного я пришел к выводу, что больше всего эксплуатируют народ именно те, «кто был ничем». Неспособные, в силу различных причин, найти свое место в жизни в нормальных условиях, они не в силах обеспечить народу хотя бы такой же уровень жизни, как тот, что они критиковали и разрушили. Обуянные вечным страхом потерять свои привилегии и вернуться к «разбитому корыту», босяки с атрофированной совестью способны шагать по трупам.

Так лежал я долго, думая об авторе книги и её персонажах, пока во дворе не послышались голоса. Я поднялся и открыл дверь. Ко мне шел Соболев с другим партизаном из нашего отряда. Поздоровались.

— Что я хотел тебе сказать? — обратился ко мне мой начальник. — Патроны у тебя хорошие?

— Да.

— Знаешь, брательник, ты обменяешься вот с Мадьяновым. Ему на операцию нужно идти…