Александр Николаев - Так это было

Я непонимающе смотрел на обоих.

— Мои-то в земле долго лежали. Сильно прозеленели, — объяснил Мадьянов.

Я согласился и вынес патронташ. Сделка состоялась. Патроны Мадьянова в самом деле были в таком состоянии, что большинство из них вряд ли годились для стрельбы. Я решил немедленно заняться их чисткой, но Соболев, подождав ухода Мадьянова, продолжал:

— Теперь другое дело… Вечером в клубе танцы устраиваем. Начальство приедет. Так что посты добавочные выставить надо. Ты займись этим делом. Ты, я вижу, специалист по этой части.

— Так сегодня же у меня день отдыха, — пытался я возражать.

— Отдохнешь после войны, — ободрил меня Соболев. — Давай, действуй! Посмотри, где их лучше поставить. Об остальном потолкуем потом.

Я занялся расстановкой постов. С листком бумаги поднялся на насыпь и набросал небольшую схему. Вместе с Соболевым выдвинул дозор из троих партизан с автоматами в лес, к дороге, ведущей к Глусску. Поставили наблюдателей на возвышенности с северной стороны и на дороге, по которой должно прибыть начальство.

Соболев был в восторге.

— Вот это — да! — довольный, он потирал руки. — Ты что, командиром в армии был?

— Был командиром, — нехотя отвечал я.

— Военную школу что ли кончил?

— Нет, где нам…

— Орден имеешь?

— Не успел получить…

— Не горюй, — утешал он меня. — Мы тебе здесь его выхлопочем.

Я не горевал. Наскоро поев в столовой, я попросил у Татьяны Михайловны замеченную в пристройке удочку и отправился к мельничному пруду. Время от времени поглядывая на поплавок, я занялся чисткой патронов. Многие из них от долгого лежания в земле без надлежащей упаковки безнадежно испортились. Я не выбросил их только для счета.

Рыба в пруду была пуганой (хлопцы глушили её гранатами) и клевала плохо. До вечера мне удалось поймать двух окуней и с десяток мелких рыбешек. Весь улов принес хозяйке, не подумав, что лишний раз напомню ей этим погибшего мужа. Она заплакала. Я вышел на улицу и столкнулся с Соболевым.

— Как раз к тебе шел, — обрадовался он, увидев меня. — Комиссар приказал посты вечером проверять чаще.

— Эх, Соболев, — нарочито сокрушенно заметил я. — Подведешь ты начальство под монастырь… А ежели я приведу этих самых?

— Да брось ты, Сашка! Кому, кому, а тебе я верю! Потому я и отстаивал тебя в прошлый раз. Я и комиссару только что говорил про тебя… Насчет блиндажа и все такое… — Передохнув, он продолжал доверительно: — Ты понимаешь, я бы не просил тебя, да девочка одна с Велич прибудет сюда…

— Ладно, — прервал я его, — все будет сделано. Ты вот что скажи: тот, кто убил мужа этой несчастной, он здесь?

Соболев помрачнел. С гримасой, как будто проглотил что-то отвратительное, выдавил:

— Не надо об этом… Война все спишет…

— Думаешь?

Соболев повернулся ко мне спиной и стоял так некоторое время. Через плечо угрюмо бросил:

— Советую тебе не ломать голову. Понятно? А того я тебе покажу завтра… Только для чего? Тебя заставят — ты сделаешь!

Я ничего не ответил, и мы разошлись. Он направился к клубу, я — к насыпи. Посидев немного у пулемета, я побрел к другому посту. Остановился у клуба. Через раскрытое окно в тучах табачного дыма еле узнал нашего комиссара.

— …Мы отсюда не уйдем, — заверял он собравшихся со сцены. — Здесь мы встретим доблестную Красную армию, которая придет уже скоро.

Не дослушав до конца речь комиссара, я двинулся дальше.

А в это время в штабе воинской части, расположенной в Глусске, уже решалась судьба нашего гарнизона. Рука немецкого офицера синим карандашом аккуратно обвела линию вокруг села.

— Сколько их там? — обратился офицер через переводчика к стоявшему напротив начальнику полиции.

— Около сотни, господин гауптман, — сообщил тот, встав по стойке смирно и мягко щелкнув каблуками хромовых сапог. — К ним недавно пришло пополнение из лесу.

Офицер внимательно посмотрел на начальника полиции и, сменив карандаш, уже красным цветом вычертил стрелку около дороги, что вела к нам в том месте, где утром я выставил пост. Он подумал немного и к каждому знаку прибавил еще по одной изогнутой стрелке, остриями своими они сходились за мельницей. Кончив вычерчивать их, он положил карандаш на карту, придавив его ладонью. Задав еще несколько вопросов своему помощнику о вооружении партизан, он отпустил последнего. Затем он написал на листке бумаги несколько строчек и передал переводчику для передачи на рацию.

А в клубе до поздней ночи продолжалось веселье. Под звуки заигранной двухрядки в зале кружились пары. Их оставалось все меньше и меньше. Куда-то исчез со своей розовощекой молодайкой Соболев. Одна из двух керосиновых ламп уже выгорела. У другой керосин тоже был на исходе. Она стала мигать, отчего слабо вырисовывавшиеся силуэты на окнах начали прыгать, как в замедленном темпе кадры кинофильма. Чтобы не остаться в темноте, гармонист, рванув несколько бесшабашных переборов, остановился.

— Хватит, ребята, — сказал он устало, снимая ремень с плеча.

Как раз в этот момент лампа, часто заморгав, потухла. В темноте, спотыкаясь об опрокинутую скамейку, все двинулись к выходу. Кое-кто из партизан, примостившись на скамейках или на полу, улегся спать. Большинство разбрелось по селу. Затихли шаги и приглушенный говор. Наступила тишина.

Проверив еще раз посты, я задержался на возвышенности. Отсюда видны были еле различимые очертания строений, туман, поднимавшийся над речкой и прудом. На востоке, на слегка посветлевшем уже небосклоне, четко вырисовывалась стена лесного массива с верхними зазубринами.

Я всегда любил наблюдать рождение нового дня. В степи это непередаваемое зрелище. В ясную погоду, когда горизонт становится уже совершенно светлым, в беспредельной дали, в сизой дымке медленно выползает вершина огромного раскаленного шара, лучи которого скользят по земле, освещая все вокруг каким-то неизъяснимым, первозданным светом.

Лес незаслуженно обделен подобной прелестью. В лесу, уже взошедшее где-то за стеной солнце, вначале золотит вершины деревьев, освещая их все ниже и ниже, пока не выплывает величаво уже высоко на горизонте.

Я неподвижно стоял, не в силах оторваться от красоты наступающего утра. Мне думалось: «Как прекрасен Божий мир и каким безумным наваждением представляется земная сутолока и эта дикая бессмысленная охота на людей». С каким-то отвращением я почувствовал на плече оружие.

Это вернуло меня к действительности. Медленно я начал спускаться к уже ясно видимому селу.

Идти в прокуренную караулку мне не хотелось. Закутавшись в стеганку, прилег на крылечке школы и незаметно уснул. Казалось, спал я недолго, но когда проснулся — солнце уже поднялось над лесом. Напротив, шагах в трех от меня, стоял незнакомый командир с портупеей и автоматом. Это его голос меня и разбудил.